Читать книгу "Моя дорогая Роза - Ровена Коулман"

Не выпуская руку Мэдди из своей, она переступила порог.

Джон стоял, повернувшись к ним спиной. Перед ним висело огромное – во всю стену – живописное полотно. Его фигура в белом выделялась на фоне яркого буйства красок подобно молнии, прочертившей грозовое небо. Он был поглощен работой и не заметил прихода гостей. Роза с радостью воспользовалась этой передышкой, чтобы окончательно успокоиться. Несколько минут она молча наблюдала за тем, как работает отец, и это зрелище непроизвольно перенесло ее в детство. Она вспомнила запах краски и представила себе, какая она на ощупь, маслянистая и тягучая, вспомнила, как любила смотреть на отца в те минуты, когда он рисует. В такие минуты отец казался ей близким, как никогда, даже если он порой и не замечал ее присутствия. О, это пьянящее чувство сопричастности, когда духовный мир другого человека кажется тебе распахнутым настежь. И Розу совсем не обижало отсутствие внимания к ней. Еще совсем маленькой девочкой она хорошо усвоила, что, когда папа работает, для него перестает существовать весь мир. Ну, а когда он не работает, то его единственное желание – это как можно скорее снова вернуться к мольберту. Даже в те редкие мгновения, когда они шли на прогулку к морю или когда он возился с ней дома, кружил по комнате с такой скоростью, что все окружающие цвета сливались в одну сплошную линию, даже в такие минуты Роза точно знала, что мысленно ее отец все равно пребывает в своей мастерской у мольберта. И вот она снова явилась к нему и снова отрывает его от работы.

Заинтригованная увиденным, Мэдди совсем забыла о своем обещании охранять мать. Она почти силой вырвала пальцы из руки Розы и сделала несколько шагов в сторону художника. Ей захотелось поближе понаблюдать за тем, как он рисует, при этом девочка не сделала ни малейшей попытки приблизиться к нему вплотную или как-то заявить о своем присутствии.

Роза растерянно оглянулась по сторонам, не зная, как себя повести в сложившейся ситуации. Но ты же взрослая женщина, тут же напомнила она себе. Ты удрала от мужа, проделала такой долгий путь сюда. Наконец, ты обстригла волосы и перекрасилась! Вот и веди себя, как взрослая женщина, а не как ребенок, который явился клянчить несколько минут отцовского внимания.

От внимания Розы не укрылось то, что амбар, такой непрезентабельный и даже убогий снаружи, внутри производил совсем иное впечатление. Явно в это помещение отец вложил гораздо больше денег, чем на содержание дома. Внутреннее пространство было разделено на две половины перегородкой из белой сухой штукатурки. К этой стене и была прислонена картина, над которой сейчас колдовал отец. Во вторую половину амбара вела дверь, выкрашенная в белый цвет и запертая на висячий замок. Стены амбара тоже были оштукатурены и покрашены белой краской. В высоком потолке были проделаны продолговатые световые люки, через которые в помещение падал естественный свет. Но если натурального освещения было мало, скажем, в такой пасмурный день, как сегодня, тогда включались мощные лампы дневного света, установленные по периметру. Вот и сейчас они были включены, заливая всю студию неестественно ярким светом и создавая все то же сюрреалистическое впечатление, какое производила и сама усадьба снаружи. Слева от двери, в дальнем углу возле стены, стояла стопка чистых холстов, натянутых на подрамники и ждущих своего часа. Многие из них были выше ее отца. Чуть ближе к ним виднелась законченная работа, странная и немного бессвязная компиляция окружающего усадьбу пейзажа. В углу картины поблескивала свежей краской недавно проставленная подпись отца.

– А у тебя совершенно поменялась стилистика! – неожиданно для себя высказалась Роза, заставив отца вздрогнуть.

Он молча оглядел работу, обхватив себя руками, словно пытаясь попасть в собственные объятия. В такой позе он и повернулся к ней, ничем не выдав потрясения при виде тех перемен, которые произошли в ее внешности. И Роза снова почувствовала себя маленькой девочкой, без спросу вторгшейся во владения отца, хотя мама всякий раз строго наказывала ей не делать этого. Вот она тайком пробирается в его студию, под которую он переоборудовал их гараж во дворе, ползет на коленках по грязному полу, устраивается возле его ног и замирает, удовлетворенная тем, что может молча наблюдать, как из резких взмахов кисти рождается на полотне вселенная ее отца.

Так она могла просидеть несколько часов кряду, пока отец не обнаруживал ее присутствие, подхватывал ее на руки и начинал кружить по комнате, а она заливалась веселым смехом от переполнявшего ее счастья. А потом он отбрасывал кисти, брал ее за руку, и они шли на побережье, где, по словам отца, можно увидеть «столько всего интересного». И они проводили долгие часы в поисках этого интересного, забывая о времени. Благополучно пропускали пятичасовой чай и даже отбой ко сну. Но вот наконец они вспоминали о том, что пора домой, отец отряхивал от песка и камешков ее платье и вел домой.

А порой он видел, как она пробирается к нему, и сам усаживал ее за стол, давал ей лист бумаги или картона, кисти, палитру с красками и говорил, что она сможет оставаться с ним ровно столько, пока будет сидеть тихо. Иногда, хоть и редко, но все же ее присутствие действовало ему на нервы, и он приходил в неистовство от одного ее вида. И тогда он грубо хватал ее за руку, так что пальцы его больно впивались ей в кожу, и тащил обратно в дом, чтобы перепоручить заботам матери, а заодно и осыпать ту упреками и ругательствами как ни на что не годную мать и жену, которая не способна понять, что для работы ему нужны полный покой и абсолютная тишина. Уходя, он громко хлопал дверью, и Роза подбегала к дверям и, прижимая ладони к холодному стеклу, смотрела, как отец возвращается через сад к себе в студию. Конечно же, он не слышал ее сдавленных рыданий, звуки которых скрадывала запертая дверь. Роза никогда не обижалась на отца за эти его приступы молчаливой ярости и гнева, никогда не обвиняла его в том, что свою работу он любит больше, чем ее. Понадобились годы и годы на то, чтобы она стала обвинять отца и уяснила для себя одну простую вещь. Отец с раннего детства приучил ее чувствовать себя лишней в его мире, будто она вторгается на запретную территорию, где ей быть не положено.

И вот она снова пробралась в его студию, словно лазутчик. Как же он поступит на сей раз? Обнимет ее, поцелует, начнет кружить по комнате? Или просто вышвырнет вон? Впрочем, ответ был ей известен.

– В чем ты видишь эти перемены? – спросил у нее отец, принципиально не замечая присутствия Мэдди, которая медленно, но неуклонно приближалась к холсту.

Надо отдать ей должное. Она тоже полностью проигнорировала присутствие художника, сосредоточившись на его картине.

Вторая реплика далась Розе с еще большим трудом. Да и что сказать, право?

– Ты стал… более… мягким, – проговорила она, осторожно подбирая слова. – И ты… меньше похож на себя прежнего. Сам решай, как назвать твою новую манеру. Я могу вспомнить лишь несколько твоих прежних работ, совпадающих по стилю письма с этой.

Если быть абсолютно точной, Роза смогла бы назвать только две такие картины. Этот пейзаж Милтуэйта, запечатленный на открытке, которую она хранила столько лет, и портрет Тильды, той женщины, ради которой он оставил их с матерью. Портрет она позволила Ричарду выбросить вон как мусор вскоре после их свадьбы вместе с теми немногими отцовскими вещами, которые чудом сохранились в доме до тех пор, пока в нем не стал хозяйничать Ричард. Интересно было бы взглянуть на портреты Тильды сегодняшней, подумала она. Любопытно, как сложилась их дальнейшая совместная жизнь. Она вдруг поймала себя на мысли, что ей было бы неприятно узнать, что Тильда все еще присутствует в жизни отца. Однако не меньшим ударом будет для нее и то, если вдруг окажется, что он бросил эту женщину, разрушил и ее жизнь так же легко и бездумно, как он разрушил их семью. И все же слабая надежда, что вдруг эта женщина выплывет из соседней комнаты с чайным подносом в руках, еще теплилась. Увидит ее и назовет солнышком, как называла когда-то, когда она была маленькой. Впрочем, отец ни словом пока не обмолвился о Тильде, а она не решалась начать расспросы.