Читать книгу "Вдовий плат - Борис Акунин"

– Я знаю куда. – Она прижалась к его груди, задрала голову. Чистые голубые глаза сияли страхом и надеждой. – Я с Йонасом много где побывала. На Дунае-реке, в турской земле, есть остров. Длинный, лесной. Туда никто не пристает, а когда мимо проплывают – крестятся. На острове живут прокаженные, человек двести или триста. Он так и зовется – Остров Прокаженных. Уедем туда, будем жить. Никто нас не сыщет. Станешь ходить без маски. Тамошних безносостью не удивишь, не напугаешь.

Изосим пораженно слушал, а Вита говорила всё горячее – видно, давно об этом думала:

– Ты сильный, умный. Станешь на острове царем, а я при тебе буду царица. Лучше быть царицей у прокаженных, чем у купца кобеткой.

Да она всерьез, понял Изосим. Его охватил озноб, хотя было жарко, в очаге трещали красные дрова.

– Заболеешь! Сгниешь заживо!

– Я узнавала, – шептала литовка. – Проказа – болезнь медленная. Она, бывает, через двадцать лет проступает. Здесь я столько не проживу. Мне уже девятнадцать. Лет через шесть, много через восемь начну вянуть. Кому такая кобетка нужна? Стану за кусок хлеба подол задирать, а потом сдохну под забором. Пускай у меня лучше нос отвалится – кто на прокаженном острове удивится? Будем с тобой двое безносых. Сгнию, и ладно. Зато счастлива буду…

Она еще долго говорила про дунайский остров – пока Изосим не спохватился, не вспомнил о времени.

Прощаясь, Вита крепко к нему прижалась.

– Знаю, какой у тебя послезавтра день. Но ты ко мне перед тем загляни – хотя бы на чуть-чуть. Потом иди, заканчивай свои дела, а я стану собираться в дорогу. Я всё продумала, что с собой взять. Мы уедем отсюда далеко-далеко. И не обернемся.

А Изосим, выйдя из горенки в темный проход, обернулся.

Маленькая женщина стояла в прямоугольнике красноватого света.

Тогда-то сердце у него и сорвалось вскачь.

Не железная, а чугунная

Разлили по стеклянным кубкам сладкого вина, выпили до дна, чтобы завтра всё вышло по-задуманному.

Ефимия завела умозрительную беседу. Настасья слушала – отчего не послушать, если дела сделаны, распоряжения отданы, нужное обговорено, а спать еще рано, да и уснешь ли.

– …От московской узды избавимся, внутренние распри изженим и сделаем наш Новгород лучшим местом на белом свете, – мечтательно говорила Горшенина. – Нам с тобой это по силам. Мы обе в хорошем возрасте, когда есть и опыт, и знание жизни, и деньги, и сила. Жаль, что тебя с Марфой в одну упряжку не соединить. Очень уж вы похожи. Обе слишком твердые, друг о дружку скрежещете, как железо о камень. Ничего не поделаешь. Будем вдвоем.

Она сожалеюще пожала плечами.

– Нашла о ком жалеть, – покривилась Григориева. – Пускай в монастырь идет. А еще бы лучше в сыру землю… Расскажи лучше, как, по-твоему, нам Новгород обустраивать?

– Я много про это думала. – Ефимия потупилась, словно признавалась в неловком. – Знаешь, в чем тайна новгородской силы?

– В торговле, в пушном промысле, в деньгах.

– Нет, сестрица. Торгуют многие, пушнины у Москвы не меньше, а денег у той же Венеции будет побольше, чем у нас… Сила Господина Великого Новгорода в том, что он не столько господин, сколько госпожа.

– Как это? – не поняла Каменная.

– У нас есть то, чего ни у кого больше нет. Ни на Руси, ни в Азии, ни в Европе.

– О чем ты?

– О том, что у нас грамоте учат не только мальчиков, но и девочек. И женки новгородские мужам не рабыни, не детей рожальщицы, а соратницы и даже – уж нам ли с тобой не знать – водительницы. Вот в чем наше главное богатство. Все прочие державы живут в пол-силы, только половиной своего народа пользуются. Будто одной рукой. А у Новгорода две руки: и мужская, и женская. Хочешь топором руби, хочешь жемчугом вышивай.

– Это так, – согласилась Настасья.

– Теперь слушай дальше. Кто в школе лучше учится – мальчики или девочки?

– Девочки. У нас прилежания больше, ум проворней.

– А когда мы вырастаем, то пьяные на улице не валяемся, кулаками сдуру не машем.

– Ты к чему клонишь?

– Если мы ничем не хуже их, а даже лучше, отчего это на вече только мужчины голосуют? Почему в посадники и тысяцкие только мужчины мужчин выбирают? Неужто ты не справилась бы с посадничеством? Или я, или хоть Борецкая?

Григориева слушала с интересом, хоть и недоверчиво улыбалась.

– Где ж это, в каком царстве-государстве видано, чтобы власть была у баб?

– Нигде. А у нас будет. Одних убедим, других уласкаем, третьих за горло возьмем. Почему ты должна править через дурака Булавина, а я через своего слизня-муженька? Давай ты будешь посадницей, а я тысяцкой.

– Ну да, а владыкой посадим Марфу, – засмеялась Настасья. – Как раз она в монастыре сидеть заскучится. Мечты это, сестрица. С бабьей властью никто дела иметь не захочет. Нам с другими государствами торговлю вести, договора заключать. С той же Москвой. Сначала мы с ней разбранимся, а после придется ведь и замириться. Куда нам от нее деться? Да и великий князь неглуп. Знает, что ему без нас и без моря нельзя. Я снова буду на Низу зерно покупать, у меня там севы и пахоты вперед оплачены. Хотя права и Марфа – в Литву хлебный путь тоже проложу. Но нельзя нам менять шило на мыло: то от Москвы зависели, а тут к Литве в такую же удавку попадем.

– Значит, ты порывать с Москвой не хочешь? – Шелковая вздохнула. – А я бы с ними, дикарями немытыми, никаких дел вести не стала. Пускай без нас вконец отатарятся. Поставила бы крепостей по всему низовскому рубежу. Платила бы крымцам, ордынцам, казанцам, ногайцам, чтобы трепали Москву беспрестанно, как собаки медведя. А еще патриарху царьградскому послала бы денег, много. Чтобы у Москвы русскую митрополию отобрал и передал бы нам в Новгород. Или учредил бы нашу собственную, новгородскую.

Настасье становилось всё удивительней. Она таких дальних мыслей от Горшениной не ждала.

– Там видно будет, – уклончиво молвила Каменная. – Дело это протяжное, наших дней не хватит. Будем из другой жизни смотреть, как наши детки-внуки в этой управляются.

– Брось! – махнула Ефимия. Она, кажется, немного захмелела от ренского. – Никакой другой жизни нету, только эта. Живем, пока не померли. И что не успели – того уж не увидим.

Настасья опешила:

– Как это нету? А Бог как же?

– Кто его видал, Бога-то? – Шелковая усмехнулась. – Разве Марфа, в вещем сне.

Каменная была ошеломлена. Она много пожила на свете, повидала всяких людей, но такие, чтобы вовсе в Бога не верили, ей еще не попадались.