Читать книгу "Книга о Небе - Кодзиро Сэридзава"

— Что ты имеешь в виду, не расскажешь ли подробнее?

— Я никогда не задумывался о том, что мое тело, моя плоть, являясь частью меня, существует независимо. Поэтому, примерно десять последних лет публикуя по велению Великой Природы в год по книге, я все это время не заботился о своем теле… Этим летом, в тот день, когда вышла в свет «Жизнь человека», я заметил, что мое здоровье пошатнулось, ноги ослабели и перестали меня слушаться. Я испугался… Тело вело свое существование самостоятельно, перестав быть частью меня… Это я заметил впервые.

— Потому что тело дается взаймы.

— Если бы я отнесся к этому серьезнее, я бы берег его больше… Глупо получилось.

— Даже ты так себя вел, а обычные люди, наверное, не замечают этого… А ведь тело — вещь, данная взаймы.

Тут ко мне зашел Сампэй Ямамото. Проходил мимо, объяснил он, и вот решил зайти.

— У вас такой серьезный вид — что-нибудь случилось?

— Нет, мы говорили о том, что человеческое тело — вещь, данная взаймы.

— Это само собой… Лучше послушайте: и в сегодняшних газетах сообщают, что те, кто стоит наверху, развратили свои души деньгами, речь идет о суммах в миллиарды и десятки миллиардов… Вот вам свидетельство того, что, хоть они и разбогатели, души их обнищали.

Я вдруг сник.

— Сэнсэй, а сколько вам лет? — внезапно переменив тему разговора, спросил Сампэй с серьезным видом.

— Сегодня утром только что родился.

— Вы родились в 1896 году, не так ли? Крепитесь еще четыре года!

— Почему ты вдруг заговорил об этом?

— Я хочу в вашему столетнему юбилею преподнести вам миллион иен… Сегодня утром вдруг подумал об этом…

— Ужасно… Придется ждать сто лет. Ведь я родился только сегодня утром. Однако заранее благодарю. От души спасибо.

— Я ведь многим вам обязан и ни разу не отплатил за добро…

— Я тоже тебе обязан… Береги себя… Недавно об этом был разговор; наше тело не принадлежит нам, его дала нам взаймы Великая Природа.

— Да что вы, не стоит… Я тоже заметил это впервые лишь теперь. Что ни говори, тело хоть и мое, но мне не повинуется.

— А… Собственно говоря, сколько тебе исполнилось?

— Уже полных семьдесят два.

— Только семьдесят два. Ты еще очень молод. Самое время заняться настоящей работой.

— Сэнсэй, не смейтесь надо мной.

— И не думаю. Я даже тебе завидую. Семьдесят два года — это молодой человек. Любая деятельность по плечу.

— В этом возрасте становишься обузой обществу, вот и меня вынудили уйти в отставку.

— Вот как? Но ведь профессор — тоже служащий… Значит, когда он уходит в отставку, ему полагается пенсия… Ты, должно быть, смог спокойно уйти.

— Я долго служил и вздохнул с облегчением.

— А такие, как я, перестав работать, не только не получат пенсию, но вообще лишатся каких бы то ни было доходов и уподобятся безработным. Мы не имеем возможности перестать работать… В моем возрасте я продолжаю трудиться, да…

— Поэтому вы бодры!

— К стыду своему! — вырвалось у меня, но я тут же поправился: — Какое там к стыду, это прекрасно, и я всегда благодарен Великой Природе.

Однако ощущение стыда от сказанного пришло не сразу.

— Сампэй-кун! Ты хорошо еще слышишь?

— Хорошо. Слух не слабый…

— В таком случае немного помолчим. Ты слышишь эту прекрасную музыку?

— Прекрасную музыку?..

— Ну да. Наверное, это и есть Небесная музыка, не так ли?

— Что? Небесная музыка?.. Не слышно.

— А хвалишься, что со слухом все в порядке… Не слышишь такую прекрасную музыку… Почему? Прочисть свои уши, давай вместе послушаем!

В моем сердце тихо звучала музыка, которую можно было поистине назвать небесной, но Сампэй лишь растерянно смотрел на меня. К великому сожалению.

Я хотел, чтобы друг мой Сампэй поступил в Небесную школу, и мой дружеский долг был определить, как подготовить его к этому, какие упражнения ему нужны. Я внимательно посмотрел на него, чтобы понять это.

Судя по умиротворенному выражению его лица, он был само спокойствие.

— Сампэй-кун, ты еще молод, может быть, попробуешь заняться любым делом, какое тебе по душе?

— Мне стало стыдно, когда я узнал, что сэнсэй в таком возрасте все еще не сдается… Это меня вдохновляет, но…

— Существует, наверное, множество проблем, связанных с теми исследованиями, которыми ты занимался до сих пор… Если постараться, обязательно будешь вознагражден хорошими результатами — это гарантирует тебе сама Великая Природа.

— Понятно. — Сампэй с улыбкой поднялся и вдруг удивленно сказал: — А! Я слышу красивую музыку. Уж не играет ли внизу ваша дочь?

— Это с небес! Небеса тоже благословляют тебя. — Не в силах проводить его, я, сидя, добавил: — Береги свое здоровье. Ведь оно дано тебе взаймы.

— Хорошо. — С этими словами Сампэй вышел из комнаты, а я не мог сдержать слез.

Что это за слезы? — спросят меня, и я отвечу, что это слезы восхищения музыкой, доносящейся с небес, а на самом деле это были слезы раскаяния.

Я раскаивался, потому что растрачивал свое тело, данное мне взаймы, хотя должен был беречь, и вот довел его до такого ослабленного состояния. Как мне выпросить прощения у Бога-Родителя Великой Природы? Но назад уже не вернешься.

Какое расточительство!

Глава двенадцатая

Сейчас я вам покажу человека, над которым смеются небеса.

Передо мною красивая японская женщина. На ней щегольской японский наряд, на лице косметика, так что выглядит она лет на тридцать, но на самом деле ей за пятьдесят. Она уже больше двадцати минут говорит со мной — и когда же наконец прекратит?

Весь ее рассказ сводится к очень простой вещи: ее единственный сын, лицеист, отказывается ходить в лицей, она не знает, что делать, и вот просит — нельзя ли привести его ко мне, чтобы я сделал ему внушение.

Я согласился, и на следующий день она пришла вместе с сыном и мужем и, выставив их впереди себя, начала красноречиво рассказывать: вышла замуж она по любви, родила одного ребенка, была счастлива, но в последнее время муж перестал разговаривать с ней и хочет развестись, но оба они католики, поэтому не могут… и так далее — многословно, цветисто, напористо, не давая никому вставить ни слова… Не вытерпев, я прервал ее.

— Госпожа! Остановитесь наконец!

И затем обратился к сыну:

— Твоя мама сетует, что ты стал немым. С какого времени ты лишился дара речи?

— Нет, я не немой.