Читать книгу "Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Д. Ялом"

Успокоенное сознание — вот ее желанная цель, то, за чем она приехала в Игатпури. Уже несколько недель ее душа была полем боя, где, истерзанная, истекая кровью, Пэм вела неравную битву то с неотвязными мыслями о муже Эрле, то с безумными фантазиями о любовнике Джоне. Эрл был ее гинекологом. Пэм познакомилась с ним семь лет назад, когда решила сделать аборт. Отцу ребенка она тогда ничего не сказала — это была случайная связь, продолжать которую она не собиралась. Эрл оказался необычайно милым и интеллигентным человеком. Он очень профессионально выполнил операцию, а потом проявил неожиданную заботу, дважды позвонив ей домой, чтобы справиться о здоровье. Вот, подумала она тогда, и кто только распространяет слухи о том, что на свете не осталось заботливых и внимательных врачей? Чего только не придумают. А потом, через несколько дней, он позвонил ей в третий раз и пригласил вместе пообедать. За обедом он как-то ловко и незаметно переквалифицировался из лечащего врача в ухажера, и, когда позвонил в четвертый раз, она, не без тайной радости, согласилась съездить с ним на медицинскую конференцию в Новый Орлеан.

Их знакомство стремительно набирало обороты: никто не мог понять ее так хорошо, не умел так ее поддержать, не знал каждого закоулка ее души и не доставлял ей большего удовольствия в постели, чем Эрл. Но при всех его многочисленных достоинствах — интеллигентный, красивый, обходительный — она (как она теперь начинала понимать) слишком поспешила наделить его героическими чертами. Чрезвычайно польщенная тем, что среди толп экзальтированных девиц, ежедневно осаждавших кабинет Эрла в поисках его целительного прикосновения, именно она оказалась счастливой избранницей, Пэм по уши втрескалась в него и через несколько недель дала согласие на свадьбу.

Вначале их семейная жизнь была сама идиллия, но к середине второго года Пэм неожиданно обнаружила, что выскочила замуж за человека на двадцать пять лет старше себя: Эрл нуждался в отдыхе, его тело было телом шестидесятипятилетнего мужчины, и седина на голове пробивалась вопреки самой стойкой греческой краске для волос. После того как он случайно вывернул запястье, им пришлось отказаться от воскресного тенниса, а после трещины на коленном хряще — и от лыж (Эрл выставил на продажу их домик в Тахо, даже не посоветовавшись с ней). Шила, бывшая соседка по студенческому общежитию и близкая подруга Пэм, с самого начала уговаривала ее не выходить замуж за человека старше себя, а теперь убеждала не поддаваться и не спешить стареть вместе с мужем. Пэм ощутила прилив решительности. Стремительное старение Эрла питалось ее молодостью. Каждый вечер он приползал домой совершенно обессиленным, способным лишь высосать три своих мартини и свалиться перед телевизором.

Но хуже всего было то, что он ничего не читал. Как гладко, как уверенно он когда-то рассуждал о литературе. Как свел ее с ума восторгами по поводу «Миддлмарча» и «Даниэля Деронда». И какой это был удар — узнать, что она обманулась, приняв обертку за содержание: что не только все его литературные ремарки были вызубренными наизусть чужими мыслями, но и список известных ему книг был не просто скуден, но и абсолютно неизменен. Для Пэм это оказалось настоящим потрясением. Как могла она влюбиться в человека, который ничего не читает? Она, чьи самые дорогие и верные друзья жили на страницах Джордж Элиот, Вирджинии Вулф, Айрис Мёрдок, Элизабет Гаскелл и Антонии Байетт?

Вот тут-то на сцене и появился Джон, рыжий помощник профессора с ее факультета в Беркли, с охапками книг в руках и элегантной длинной шеей с выпирающим кадыком. Хотя преподавателей литературы традиционно относят к самой читающей массе, Пэм на собственном опыте имела возможность убедиться, как редко среди них встречаются смельчаки, отваживающиеся выйти за рамки специальности и пуститься в бурное море литературных новинок. Но Джон читал все. За три года до этого она поддержала его кандидатуру, совершенно очарованная его работами: одна называлась «Шахматы: эстетика жестокости в современной литературе», а другая «Нет, сэр, или Андрогинная героиня в британской литературе конца XIX века».

Семена их дружбы прорастали в известной романтической обстановке академической среды: на общих и факультетских собраниях, на вечеринках преподавательского клуба, на ежемесячных публичных выступлениях очередной литературной знаменитости. Пускали корни и расцветали в совместных испытаниях, таких как общее преподавание литературы XIX века или взаимный обмен лекциями. Их связь крепла и закалялась в пылу сражений на заседаниях ученого совета, в перепалках за учебные часы и битвах за жалованье, в кровопролитных боях за научные звания. Вскоре они настолько привыкли доверять вкусу друг друга, что редко обращались к кому-то еще, если требовался свежий литературный отзыв. Их электронная почта ломилась от глубокомысленных литературных и философских рассуждений. Оба интуитивно сторонились как литературных изысков с их вящей декоративностью, так и неуклюжих умствований, лишенных эстетизма, ничто так не ценя, как ясное совершенство — безупречную форму в сочетании с вечной мудростью. Оба терпеть не могли Фицджеральда и Хемингуэя и обожали Дикинсон и Эмерсона. По мере того как росли стопки обоюдно любимых книг, отношения переходили на все более высокий уровень. Обоих трогали одни и те же места в книгах, оба приходили в восторг от одного и того же — в общем, эти два преподавателя английской литературы влюбились друг в друга.

«Ты бросаешь свою семью, а я — свою». Кто первый это сказал? Ни один точно не помнил, но на втором году совместного преподавания они пришли к этому роковому соглашению. Пэм была готова, но Джон, у которого росли две малолетние дочки, естественно, требовал больше времени на раздумье. Пэм терпеливо ждала: слава богу, ее возлюбленный — не какой-то там низкий негодяй и знает, что такое моральные страдания, связанные с нарушением супружеского долга. А Джон действительно страдал — страдал оттого, что бросает детей и жену, чья единственная вина состояла в том, что за несколько лет семейной жизни она успела наскучить супругу, превратившись из пылкой возлюбленной в серую домашнюю клушу. Снова и снова Джон уверял Пэм, что держит вопрос под контролем, что он «в процессе» и ему нужно лишь немного времени, чтобы собраться с духом и найти подходящий момент, чтобы начать действовать.

Но шли месяцы, а подходящий момент все не наступал. Пэм подозревала, что Джон, подобно многим недовольным супругам, пытаясь избежать угрызений совести, старался переложить бремя ответственности на жену, добиваясь, чтобы она первая приняла решение о разводе. Он стал к ней холоден, перестал с ней спать и при каждом удобном случае критиковал ее — то вслух, то молча. Короче, знакомая песня: «Я не могу ее бросить, но, клянусь, скоро она сама меня бросит». Однако, как выяснилось, Джон избрал неверную тактику — жена оказалась крепким орешком и на происки мужа поддаваться не желала.

В конце концов, Пэм решилась действовать самостоятельное К этому ее подтолкнула пара телефонных звонков, которые начинались словами: «Дорогуша, думаю, тебе следует знать…» Две пациентки Эрла, делая вид, будто оказывают ей одолжение, предупредили ее о сексуальных домогательствах мужа. А когда через некоторое время подоспела и повестка в суд вместе с новостью, что уже третья пациентка возбуждает против Эрла дело по поводу нарушения профессиональной этики, Пэм возблагодарила свою счастливую звезду за то, что не успела завести детей, и набрала номер своего адвоката.