Читать книгу "Голубые цветочки - Раймон Кено"

— Ну вот, дело сделано! — крикнул герцог еще издали.

— Вы закончили? — учтиво спросил Пешедраль, когда его господин подошел поближе.

— Все, дело в шляпе. Завтра отправляемся в Монтиньяк. Тут один малый порассказал мне много интересного об этом местечке. А пока вернемся в Плазак!

И он сел на Сфена, на Стефа же сел Пешедраль, ведя за собою в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.

Караван двигался быстро, и Сфен не был расположен к беседе. Под конец герцог даже удивился его неразговорчивости.

— Отчего это, славный мой Демо, — спросил он, — мы сегодня так молчаливы?

— Признаться откровенно, мессир, — ответил Сфен, — я немного скучаю по нашему замку и частенько думаю: когда ж завижу я родной конюшни стены, — мой отчий кров, любезный сердцу Сфена?!

— Увы! — отвечал герцог, — ничем не могу помочь твоей печали. У меня нет никакого желания отдать себя в руки королевской стражи, а кроме того, я еще не завершил свои работы в этом районе.

— Ну вот, так я и думал, — вздохнул Сфен, — что мы не скоро вернемся в родные пенаты.

— Ты явно страдаешь от ностальгии, — заметил Стеф, которого немногословие товарища подстегнуло к болтовне.

— Ностальгия? — удивился Сфен. — Это слово мне неизвестно.

— Оно появилось в обиходе сравнительно недавно, — сказал Стеф наставительно. — И происходит от греческих слов «ностос», что означает «тоска», и «альгос», что на том же языке значит «возвращение». Следовательно, термин этот вполне приложим к твоему случаю.

— А к твоему случаю приложим термин «логоррея», — парировал Сфен.

— Логоррея? — удивился Стеф. — Это слово мне неизвестно.

— Еще бы! — сказал Сфен. — Я его только что придумал. Оно происходит от греческих слов «реос», то есть бессвязная речь, и…

— Ясно, ясно! — прервал его Стеф. — Я тебя понял.

— А ты уверен, что понял правильно? — хихикнул Сфен.

Тут кони принялись препираться, и перебранка их длилась до самого Плазака. В таверне «Золотое солнце», где герцог остановился под именем господина Эго[60], сидел какой-то священник, осушая кружку за кружкой и беседуя с трактирщиком о политике. Оба целиком и полностью стояли за немедленные реформы, но обоих немного беспокоило превращение Генеральных Штатов в Учредительное Собрание и отставка Неккера.

— Трактирщик! — крикнул господин Эго, входя в залу, где находились оба вышеописанных гражданина, — ты бы лучше приготовил ужин, чем вести диспуты о современной истории. Месье, — добавил он, обращаясь к священнику, — я вас не знаю.

И добавил, обращаясь к трактирщику:

— Я умираю от жажды, подай-ка холодного вина.

Как только хозяин нырнул в погреб, герцог воскликнул:

— Случайно ли вы здесь, аббат, или же шпионите за мной?

— Господин герцог…

— Месье Эго!

— Ах, вот как, вы желаете…

— Говорю вам, зовите меня месье Эго!

— Месье Эго, я привез вам хорошие новости.

— Сильно сомневаюсь, но это доказывает одно: ты обнаружил мое местонахождение. Какой дьявол тебе помог?

— О, я мог бы ответить вам, благочестиво солгав…

— Не трудись!

— …но я скажу вам правду: молодой Прикармань писал письма своей маме.

— Ах он бездельник! Ах он предатель! Да я ему уши с корнем выдерну!

— О, вы не имеете права наказывать его за сыновнюю любовь. Прошу вашего снисхождения и милости, как мы испросили у Его Величества снисхождения и милости для вас.

— Кто это «мы»?

— Монсеньор Биротон, который нынче заседает в Учредительном Собрании…

— Это еще что за Учредительная чертовщина?

— Так переименовали себя Генеральные Штаты. И ваше присутствие безотлагательно требуется в Париже. В рядах знати очень не хватает делегата от округа д’Ож, а кроме того, Его Величество желает простить вас лично: в конце концов вы всего-навсего защищали свою честь. Но при одном условии…

— Ах, при условии!

— Оно не столь уж обременительно: при условии, что вы займете свое место в Учредительном Собрании.

— Ну, нет, на это не рассчитывайте. Сейчас у меня других дел хватает.

— Можно узнать, каких?

Тут появился трактирщик с несколькими кувшинами вина.

— Оставь нас, трактирщик! — приказал ему господин Это, — ты видишь, я исповедуюсь. Вернись к своим кастрюлям и приготовь нам шикарный ужин, сегодня я угощаю господина аббата.

Трактирщик исчез, но вместо него вошел Пешедраль. Он только что кончил заниматься лошадьми и прибирать тяжелую поклажу. Он воскликнул:

— Господин аббат!

От изумления он никак не мог прийти в себя.

— А ну-ка, поди сюда, бездельник! Предатель! — загремел господин Эго. — Так-то можно тебе доверять? Да я тебе сейчас такую порку задам!

И он поднялся, готовясь исполнить свою угрозу.

— А что я такого сделал? — завизжал Пешедраль, пятясь к двери.

— Ты мог с головой выдать меня королевской страже.

— Ничего не понимаю. Что я такого сделал?

— Ты писал графине де Прикармань!

— Ну и что из этого? Господин герцог, что плохого в том, что я писал своей мамочке?

— И вдобавок он зовет меня господином герцогом!

Герцогские руки уже потянулись к пешедралевым ушам, когда аббат Рифент вскричал:

— Пощадите его, месье Эго! Пощадите этого юного левита[61]! Поверьте, графиня строго блюла тайну!

— Чего не скажешь о ее сыночке!

— Не будем больше об этом!

— Нет, будем! — упрямился герцог.

— Нет, не будем! — властно перебил его аббат Рифент, — и давайте вернемся к нашим баранам, а вернее, к вашим планам.

— Ладно уж, — сказал господин Эго Пешедралю, — садись да промочи горло этим вот вином кларетом, но только запомни на будущее, что я ненавижу предателей.

— Ну, если писать маме письма — предательство, — вскричал Пешедраль в порыве раскаяния, — то я больше никогда не буду!

— Это мы еще поглядим, — сказал господин Эго и спросил аббата Рифента, — какие такие планы?

— Да ваши, ваши, месье Эго!

— Ага! Тут я вам приготовил хорошенький сюрприз! Но сперва расскажите-ка мне о моей супруге Руссуле.