Читать книгу "Заклятие дома с химерами - Эдвард Кэри"

Не стой на месте, сказал я себе, не стой у двери, она ведь так близко к внешней лестнице. Скоро она откроется — откроется, и все эти предметы ворвутся внутрь, вынюхивая Джеймса Генри и Элис Хиггс. Скорее, скорее, двигай. Дом уже трясется, разве нет? Разве нет? Добралось ли уже существо до лестницы? Мчится ли оно вниз?

Вперед, Клод, вперед, в лазарет! Верни Розамути ее дверную ручку и тогда, во имя Господа, зови на помощь.

И я вскочил и побежал в лазарет.

Лазарет

Ко мне начал возвращаться слух. Хотя гул все еще стоял в голове, постепенно он начинал ослабевать. Я не слышал голоса Роберта Баррингтона, хотя и продолжал оглядываться, ожидая услышать лязг этой Вещи-из-Вещей. Лязга все еще не было, но вскоре он явно зазвучит снова. Я должен был вернуть дверную ручку по имени Элис Хиггс тетушке Розамути. Все это началось с дверной ручки и, возможно, ею и закончится. Возможно, когда она вернется к законной владелице, весь этот хаос в Доме-на-Свалке прекратится, Роберт Баррингтон рассыплется на части, все снова наладится и, что самое важное, ночью я смогу увидеться с Люси Пеннант. Значит, лазарет.

Я не мог так просто пойти в лазарет и объявить о себе. Нужно было действовать осторожно и тихо. Пока матрона Айрмонгер не уйдет из-за стола у входа вместе со своим огромным белым платком на голове, ничего сделать нельзя. Она сидела там с семью часами, висевшими на ее груди. Я ждал. Давай же, давай, говорил я про себя, беспрерывно оглядываясь в ожидании появления Роберта Баррингтона. Давай, давай же! Наконец послышался крик какого-то больного Айрмонгера, и матрона поспешила к нему, стуча подошвами по половицам. Тогда я вошел в лазарет и стал искать тетушку Розамуть.

Имя каждого пациента было написано на двери его палаты, поэтому я надеялся найти тетушку очень быстро. В первом коридоре ее не было, не было и во втором. Третий коридор был гораздо более многолюдным, и мне пришлось спрятаться за огромной корзиной с грязным бельем. На этом этаже слышался целый сонм имен. Кто-то охал, кто-то стонал. Голоса некоторых звучали жалобно, а кто-то говорил шепотом. В некоторых голосах слышалась боль, кое-кто громко кричал. Мне понадобилось время, чтобы отрешиться от них и заставить свой слух вернуться. Наконец шум стих, и мне среди всего прочего удалось различить:

— Джеральдина Уайтхед!

Дядюшка Идвид находился прямо за дверью. В помещении царила суматоха. Но и это было еще не все. Не менее важным было то, что среди всей этой какофонии имен я расслышал еще одно, звучавшее медленно и серьезно, резко и язвительно:

— Джек Пайк.

Дедушка. Сам дедушка пришел сюда, хотя в это время он уже должен был быть в городе. Лишь тогда я осознал, что этим утром впервые не слышал шума поезда.

Сам дедушка, его переносная плевательница Джек Пайк, дядюшка Идвид со своими щипцами по имени Джеральдина Уайтхед — вся эта четверка стояла за дверью передо мной. А затем я услышал крик, ужасный вой, мучительный вопль, визг, скрежет, дикое завывание. Но хуже всего было имя, которое выкрикивали с невыразимым страданием:

— Перси Детмолд! Перси Детмолд! Перси Детмолд!

Что они делают с несчастным Перси Детмолдом, кем бы он ни был? Что происходит в этой комнате? Я подкрался к двери и заглянул в замочную скважину. Дедушка сидел своей огромной спиной к двери, а рядом с ним я увидел дядюшку Идвида с Джеральдиной Уайтхед в руке. Но, кроме них, в комнате никого не было. Вообще никого. И все же крики продолжались, становясь все более душераздирающими каждый раз, когда Идвид дотрагивался своими щипцами до чего-то вне моего поля зрения. Идвид отодвинулся, и я увидел, что страдало и билось в агонии… чайное ситечко. На столе лежало всего лишь покореженное чайное ситечко, по которому Идвид все время постукивал своей Джеральдиной.

— Перси, Перси Детмолд!

Чайное ситечко. Чайное ситечко в агонии.

— Ты останешься тем, чем являешься, Перси Детмолд, — сказал Идвид. Его голос уже не был мягким, в нем звучали те же нотки, что и в голосе Тимфи. — Ты всего лишь чайное ситечко! Тебе ничего не известно о чашке с подусником, вообще ничего. Ты есть и будешь чайным ситечком. И сейчас ты отправишься к Амбитту!

— ПЕРСИ ДЕТМОЛД! ПЕРСИ ДЕТМОЛД!

Почему дедушка с Идвидом так издеваются над этим Предметом? Что случилось с моим домом, что произошло? Как что-либо может вновь обрести смысл? Избавься от дверной ручки, говорил я себе, избавься хотя бы от дверной ручки! И сделай это быстро, пока Идвид не услышал ее или моего Джеймса Генри.

В лазарете было множество дверей с неправильными именами. Нарин, моя двоюродная прабабушка, тетушка Шорли, мой троюродный брат Лорри… В самом конце едва освещенного маленького коридора нашлась нужная мне табличка: «АЙРМОНГЕР РОЗАМУТЬ». Я вошел в палату, закрыв за собой дверь.

Я оказался в просто обставленной комнате. Табуретка, стол, кровать. На кровати лежала неподвижная масса, которая, когда я произнес ее имя, ответила: «Я здесь».

Я подошел к табуретке. Она была довольно высокой, и я увидел, что сбоку на ней виднеется надпись: «СОБСТВЕННОСТЬ КЛУБА “СТРЕЙНДЖЕРС”, БАР МУЖСКОЙ БИЛЬЯРДНОЙ, ЗАПАДНЫЙ ЛОНДОН». Я положил Элис Хиггс на стул, хотя мой измученный слух не уловил от нее ни звука.

— Здравствуйте, тетушка Розамуть, — сказал я. — Это я, Клод. Как вы? Как вам жилось в эти… все это время? Я вам кое-что принес, тетушка Розамуть. Вот. На табуретке. Вы здесь?

Нет ответа. Ни движения, ни звука. Ничего.

— Вы здесь, тетушка Розамуть? Вы здесь? Я вам кое-что принес, что-то такое, что вы будете очень рады увидеть. Где вы? Или, точнее, что вы? Я не припоминаю, чтобы вы были подушкой. Нет, вы никогда не были подушкой.

Я не мог ее разглядеть. Там было множество наваленных друг на друга простыней и одеял и целая груда подушек. Но тетушки Розамути я среди них не обнаружил. Я не видел ее. Я начал рисовать ее в своей голове по воспоминаниям — сердитую, размахивающую своей дверной ручкой. И, вспоминая ее, я увидел смысл во всей этой куче белья на кровати. Я начал отличать простыню от наволочки, шерстяное одеяло — от лоскутного. Затем понемногу я стал различать силуэт под ними. И тогда наконец я увидел тетушку Розамуть. Она лежала на кровати, вытянувшись во весь рост, но ее тело, как мне показалось — нет, я точно был в этом уверен, — состояло из простыней, одеял и подушек. Она состояла из постельных принадлежностей, которые были просто свалены друг на друга кучей, грубо повторявшей ее силуэт. Глядя на нее сейчас, я был уверен, что несчастная Розамуть стала кучей тряпок.

— Тетушка Розамуть! — позвал я. — Тетушка Розамуть, вы стали постельными принадлежностями.

Я подумал, что следует позвать на помощь, потому что мне показался несомненным тот факт, что эти тряпки и были тетей Розамутью и что их движение, когда на пол упало одно печальное утиное перо, было чистой случайностью. Моя тетушка-покрывало, моя тетушка-одеяло, дорогая тетушка-наволочка, бедная тетушка-плед, ох, на помощь, на помощь!