Читать книгу "Русь богатырская. Героический век - Вадим Кожинов"

Владимир Святославич

Ранняя гибель Святослава — ему было, по-видимому, не более тридцати пяти лет, и к тому же последние восемь из них он провел в почти беспрерывных походах — стала причиной опасного ослабления государственности на Руси. Отправляясь в последний раз на Дунай в 969 году, он «посадил» старшего сына Ярополка в Киеве, Олега — в Деревской земле, а младшего Владимира — в Северной Руси. Но даже и Ярополк был еще весьма юным правителем: ко времени гибели отца в 972 году он едва ли достиг восемнадцати лет.

Летописные сведения о последующих годах дают основания полагать, что юные сыновья Святослава оказались вовлечены в прискорбную «усобицу», за кулисами которой находился, по-видимому, воевода Свенельд.

Вначале произошло столкновение Олега с сыном Свенельда Лютом, который самовольно стал охотиться в Олеговых угодьях (вероятно, имелась более существенная причина конфликта). Лют был убит Олегом, и Свенельд, находившийся при Ярополке, призвал его к мести. Во время похода Ярополка на Деревскую землю Олег погиб, и «Ярополк над ним плакася и рече Свенельду: „Вижь, сего ты еси хотел!“» Но дело было сделано…

По летописи, это произошло в 977 году, и «слыша же Владимер в Новегороде, яко Ярополк уби брата Олга, и, убояся, бежа за море (то есть к „варягам“. — В. К.) И посла Ярополк в Новгород посадники своя и нача княжити един». Однако Владимир возвратился из-за моря с большим войском наемников-варягов, победил Ярополка, и убили того «два варяга мечьми».

Эта схватка между братьями, осложненная участием в ней чужого войска, явилась, увы, прообразом многих будущих княжеских «усобиц» и, казалось бы, должна была нанести Руси тяжкий политический и нравственный ущерб. Но молодой Владимир Святославич, обретя власть — это произошло скорее всего в 980 году (предлагается и другая дата — 978, но едва ли за один год могло произойти все изложенное выше), — сумел за краткий срок свершить исключительно много, и уже к концу 980-х годов Русь предстает в более величественном виде, чем когда-либо ранее.

Семья князя Святослава Игоревича. Художник И. Акимов Святослав целует мать и детей, вернувшись с Дуная в Киев.

Это побуждает задуматься о глубоком смысле и значении самого хода истории: то, что уже совершено, достигнуто, не исчезает, не проходит бесследно (хотя, в конечном счете, цивилизации и государства, как свидетельствует вся история мира, «умирают»). Правлению Владимира предшествовала деятельность Олега Вещего, Ольги, Святослава, и плоды их исторического творчества так или иначе сохранялись в бытии Руси. Речь идет как об определенных политических устоях, так и о духовных основах этого бытия.

Здесь необходимо сказать следующее. Заведомо ложно представление, что в те далекие времена — более тысячелетия назад — духовная жизнь людей была гораздо «проще» либо даже примитивнее, чем в новейшую эпоху. Другое дело, что человеческое сознание — или, точнее, самосознание — еще не воплощало, не «опредмечивало» себя в тех тщательно разработанных за века развития формах самосознания, в зрелом «языке» богословия, философии, науки, которым более или менее владеет сегодня каждый мало-мальски образованный человек.

Дабы со всей ясностью показать, о чем идет речь, обращусь к гораздо более позднему, но зато к очевидному, наглядному «примеру». В рассуждениях об эпопее Льва Толстого «Война и мир», созданной в 1860-х годах, нередко отмечается, что духовная жизнь людей 1812 года как бы «модернизирована» в ней: Андрей Волконский, Пьер Безухов или Наташа Ростова мыслят, чувствуют, говорят, скорее, как люди середины XIX века, а не его начала. И это как бы полностью подтверждается тем, что в дошедших до нас литературных и вообще письменных произведениях, созданных непосредственно во время Отечественной войны 1812 года, не запечатлены такая утонченность и глубина переживаний, которая присуща героям «Войны и мира».

Великий князь Киевский Владимир Святославич (ок. 960–1015). Молодой Владимир Святославич, обретя власть — это произошло скорее всего в 980 году — сумел за краткий срок свершить исключительно много, и уже к концу 980-х годов Русь предстает в более величественном виде, чем когда-либо ранее

Из этого вроде бы следует, что духовная жизнь реальных людей, действовавших в 1812 году, была грубее и поверхностнее, чем духовная жизнь героев толстовского повествования. Но едва ли подобное умозаключение верно. Суть дела в другом: в течение 1820–1850-х годов в России совершается стремительное и поистине колоссальное развитие «языка» культуры, становление зрелой философии, литературы, науки, публицистики и т. п., и люди обретают возможность выразить, запечатлеть в слове свой духовный мир во всей его полноте и глубине.

Убедительным доказательством этого может служить следующее. Нам известны участники войны 1812 года, дожившие до 1860-х годов, — например, князья Сергей Волконский (1788–1865) и Петр Вяземский (1792–1878). И в их написанных в середине века сочинениях предстает не менее сложный духовный мир, чем духовный мир толстовских героев. Вместе с тем, едва ли сколько-нибудь уместно полагать, что в молодости эти люди не обладали богатой духовной жизнью и обрели ее лишь в пожилом возрасте; суть дела, очевидно, в другом — в имевшей место в начале века недостаточной разработанности форм выражения, воплощения утонченной и глубокой духовной жизни.

Но вернемся в наш X век. Общеизвестны сообщенные «Повестью временных лет» слова Святослава перед его последней битвой с Цимисхием (они по-своему воспроизведены и в «Истории» Льва Диакона): «…да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвыми бо срама не имам».

В этих словах обычно видят только выражение воинского героизма; однако, если вдуматься, в них можно и должно почуять и глубокое осознание сути человеческого бытия в целом: человек — и в этом его истинное величие, — не удовлетворяется своей (ограниченной неизбежной смертью) жизнью; он, оказывается, имеет в виду и свою посмертную судьбу перед лицом мира. И лишь самодовольное верхоглядство склонно считать живших тысячелетие назад людей менее значительными по своей духовной сущности, чем современные (или, скажем, XIX века) люди.

Златник Владимира Святославича с его изображением

Владимир Святославич, хотя ко времени гибели своего великого отца он был еще отроком, без сомнения, достаточно хорошо знал о его деяниях, о его исторической воле. Вместе с тем он явно отказался от выходящих за пределы основной Руси «странствий», которым отдал дань Святослав, пытавшийся перенести центр государственности в устье Дуная.