Читать книгу "Сказки женского леса - Анна Бялко"

Скрипучая калитка, протоптанный узкий ход к крыльцу, тугая отсырелая дверь. Еще дверь, теперь уже в дом. Можно опустить сумку, разогнуть спину, вытереть ноги, и, подбирая сырой подол, пройти через большую летнюю столовую совсем внутрь, в тепло.

Дом теплый, на газовых батареях, в этом ей повезло. Да вообще с жильем повезло – хозяева пустили ее почти задаром, они дачники, сами живут только летом, а зимой им нужен человек, чтоб смотрел за домом – от воров, и вообще. Дом большой, обжитой, зимой, правда, теплый только наполовину, две комнаты и кухонька, но ей-то куда больше? И нет никого, это тоже хорошо, чем жить еще с кем-то, подлаживаясь. Хотя иногда, как сегодня, кажется, любой душе была бы рада... Может, котенка взять? Надо будет спросить у хозяев, если те приедут на выходные.

Инна разделась, пристроила ботинки на батарею. К утру должны высохнуть. Юбку, подумав, развесила на стуле, расправив подол; повесишь на батарею, будет утром вся в солевых пятнах, придется стирать, а сейчас не до того.

Поставила чайник. В кастрюльке принесла с холодной террасы картошку в мундире, порезала, не очищая, пару на сковородку. Пост. Да ей и не хочется особенно есть, так. Нужно, конечно, ведь с утра ничего не ела, но не хочется. Одной всегда скучно есть. Если бы за компанию...

Ну вот, забыла даже посолить. И так-то гадость, а уж без соли... Инна неохотно, с усилием, подобрала картошку вилкой со сковородки. На зубах скрипнула кожура. Ничего, ничего, поешь, не барыня.

На плите засвистел паром чайник. Инна налила чаю в большую кружку, положила сахар. Обхватив кружку пальцами, отпила, закрыв глаза, чувствуя, как побежало наконец по всему телу легкое сладкое тепло, согревая даже душу, отдаваясь искорками всюду, перекликаясь с теплом, бегущим навстречу от кончиков пальцев...

Тепло. Она лежит возле моря, наполовину зарывшись в горячий песок. Кто-то подходит, садится рядом, сыплет ей на спину струйку песка из ладони. Глаза у нее закрыты, и так не хочется открывать их в теплой дремоте, да и зачем? Она и так знает, что это Костя.

Костя, москвич, поэт, студент Литературного Института. Они познакомились здесь, в Крыму, хотя приехали почти в одной компании – девчонки из художественного училища, свежие выпускницы, их приятели, приятели приятелей, еще чьи-то знакомые. Сняли на всех один большой не то барак, не то сарай, спали на полу, готовили на керосинке. Шумно, хламно и весело. Вечером пели под гитару, бегали купаться голышом. Инке, выросшей в строгости, это было непривычно и странно, но не нравиться не могло. И Костя... Он тоже был чьим-то другом, появился не сразу, но из общей толпы выделился быстро. Девчонки говорили про него шепотком: «Талант». Иногда он и правда читал свои стихи. Не всем, а только некоторым, как-то и она удостоилась. Стихи были сложными – ломаные рифмы, туманный, но трагический смысл – сразу видно, что настоящие. Но стихи – вечером, а днем – море, солнце, игра в мяч на песке.

Маринка, подружка по училищу, тоже москвичка, мамина дочка, считала, что Костя приехал ради нее. Они и раньше были знакомы, и вообще. Инна молчала и думала о своем. Зачем Косте Маринка, она же дура-дурой, хоть и неплохая девчонка, но где ей оценить чужой талант, у нее только тряпки на уме. То ли дело она, Инна.

Инна брала этюдник – как знала, не поленилась притащить его, тяжеленный, с собой, уходила подальше от шумной компашки, сидела, рисовала. Рисовать она любила с детства. И умела, все говорили. Вот и учиться поехала, неспроста ведь. Рисовала море, и лиловые горы, заросшие лавандой, и розы. Крымские розы.

Три такие розы – небольшие, но красные, пахнущие медом и солнцем, как-то принес ей Костя. «На, живописец, рисуй себе натюрморт.» Все похихикали, а Маринка закусила губу. Инна опять смолчала, но розы нарисовала в тот же день, и надписала дату на листе. Лист до сих пор лежит у нее на дне папки с работами. Сколько уж их с тех пор было, других работ, а эта хранится.

С Костей они потом встречались в Москве. Ходили по улицам, он показывал ей старинные здания, рассказывал легенды. И стихи, конечно, читал. Ну и не только стихи.

Лето кончалось. Из училищной общаги велели съезжать, работы не находилось. Деньги были – картинки, худо ли, бедно, но продавались понемногу на вернисажах, а вот жилье. И тут пришло известие, что ее приняли-таки в иконописную школу при Монастыре.

Монастырь под Москвой, час с лишним на электричке. Большой, знаменитый на всю Россию. Она подавала туда работы еще весной, и тогда казалось нездешним чудом, что ее могут сюда принять, что будет она жить среди молчаливых соборов, в келье, писать образа, стоять заутреню.

Она и сейчас обрадовалась, хотя и сама не знала, чему больше: тому ли, что Монастырь, или что можно не уезжать домой, что от Москвы, от Кости – недалеко.

Приехала, оформила документы, стала искать жилье. Почти сразу нашелся этот вот дом, и от Монастыря близко, и от станции, и почти задаром. Остаток лета прошумели с компанией в Москве. У Кости была пустая квартира, Маринка на горизонте не появлялась, Инну все считали постоянной подругой.

Осенью все изменилось. Летнее солнце сменилось бесконечными постылыми дождями, тепло – холодом, и строгий холод словно бы пропитал собой ее жизнь. Учеба оказалась нелегкой, труднее, чем в училище, и – по другому. Учили не только руками работать, учили душу к работе готовить. И – службы, службы. И книги надо читать, да сколько. Трудные все. И посты. И рисовать, рисовать.

Сокурсники подобрались хорошие, девочки в основном, конечно, все такие серьезные, отлынивать было нельзя. Да ей и не хотелось – хоть и трудно, но жизнь была интересной. Вот только в Москву не выберешься лишний раз. Занятия кончались под вечер, да и устанешь, не до того, и на выходных не вдруг соберешься.

Она, конечно, все равно вырывалась, и Костя приезжал к ней пару раз, но все было уже не так. Появилась какая-то натянутость, трудность. Спрашивала про стихи – не читал, рассказывала про свою жизнь – не слушал. Мрачный был и рассеянный. Инка думала поначалу – творческий кризис, бывает же, а потом...

Потом Костя совсем запропал. Дозвониться не удавалось, да и непросто было отсюда звонить. До почты хоть и недалеко, но там всегда очередь, да и со временем не угадаешь, а без звонка ехать неудобно, и не застать риск большой, и тоже ведь не каждый день соберешься. Звонить подружкам и что-то разузнавать окольным путем Инне претило. И из-за истории с Мариной, и вообще. Не для нее это.

Наконец решилась, поехала. Совсем без звонка не рискнула, позвонила со станции, перед поездом. Костю опять не застала, набрала номер общего их приятеля. Тот был дома, узнав ее, присвистнул изумленно.

– Ты-ы?

– Я. А что?

– Да нет, ничего. Когда появишься?

– Вот как раз собираюсь. Часа через два доберусь.

– Ага. Ин, ты это... Ты, в общем, заходи. Я тебя дождусь.

Странно как-то было все это. И неуверенность в голосе, и свое недоброе чувство. Ехать уже не хотелось. Остаться бы дома, выполнить урок, чтоб не сидеть потом ночью, порисовать для себя. И погода стояла солнечная, редкость для ноября – как раз для пейзажей. Но уже подкатывала, свистя, электричка, вроде договорилась – надо. Инна поехала.