Читать книгу "Тонкая нить - Наталья Арбузова"

19

Однако ж кончаются и странствия мои с молчаливым Гоголем. Мы повидали и от рая, и от ада, а кто кому был вергилием, так это как когда.

На каком-то по счету рассвете ирреальная тройка наша вновь стала у приветливого порога временного моего пристанища в Суле. Черт со свистом покинул прожженный месяцем карман и медленно вознесся в светающее небо вместе с Гоголем, путаясь в его колеблемых легким ветром пелеринках, после чего тройка с Петрушкой и Селифаном бесследно растворилась в утренних лучах.

Существо, что приехало в моем облике, вошло в мою соседнюю с Олечкиной комнату. В сей миг зазвонил будильник, и, будто бы петух прокричал в третий раз, разрушились чары этой ночи. То, что стояло посеред моей комнаты, окончательно стало мною. Я постучала к Олечке, как было условлено, открыла дверь ее комнаты и увидела, что во всю долгу ночь, покуда черт мой носил меня, она спала сном праведных. То и проснулась она как роза.

После завтрака поданы были вполне реальные расхлябанные жигули, мы пустились в путь. Поцеловали замок первого же закрытого музея. Его смотрительница, молодая женщина благородной внешности, оторвавшись от кормящего ее огорода, поспешила, чтобы принять нас. Она приехала по пыльной улице, ведя велосипед тонкими, испорченными тяжелым трудом руками. Сим небольшим приключеньем напомнила о себе жертвенная Великороссия, горше и прекрасней которой нет и не может быть на свете.

Жрица не чтимого жовто-блакитной Украиною капища, истомленная сельскохозяйственными трудами, с умиленьем отслужила службу идолу своему, и мы отправились дальше. Не изучаемый теперь в малороссийских школах Николай Васильич Гоголь-Яновский заговорщически подмигивал мне со стен музеев. А в Васильевке из загороженной веревочкой темной угловой комнатки его с дверцей прямо в сад на меня глянул мистический портрет неведомо кого под названьем «Всевидящее око», очень похожий на него самого в неправдоподобной поездке нашей.

Я-то думала, что нам с Малороссией придется резать его пополам в продольном направленье, чтобы каждой достался великолепный долгоносый профиль его. А он оказался рiдному краю своему вовсе не нужен, за исключеньем рекламного появленья его на Сорочинской ярмарке.

Беру его целиком и люблю целиком. Матушка его, ничего не имеющая против, заливалась на портретах беззвучным смехом. Четыре младшие сестры, не удержавшись, прыскали в ладошки. Ветлы махали нам на прощанье широким и радостным жестом, как и я машу тебе, мой читатель, в сторону которого я еще не удосужилась взглянуть. Здравствуй, мой милый, и до свиданья. Видишь, я еще раз сумела выйти на связь с тобой. Кто сказал «а», тот должен высунуть язык, хотя, похоже, вдохновенье – это праздник, который не всегда с тобой. Оставайся на связи, держись, надейся.

Windows 2003

Повествованье от первых лиц

Посвящается Гарри Гордону

Зима 2003–2004

Я проснулся в бесснежный декабрьский мороз. Увидел самый простой пейзаж, какой только можно придумать. Длинная линия крыши подрезала небо. Окошко выходит на запад. Поздно всходящее солнце окрасило розовым светом плоскость панельного дома. Разом вспыхнули стекла. Этого зрелища мне пока что хватило. Земля поросла неказистыми зданьями, в них живут недалекие люди. Чем меньше их в кадре, тем лучше.

Постойте, постойте… кто проснулся, где, когда? Наверное, здесь и сейчас, судя по тому, что увидел продравши глаза. Надо поскорей дать ему имя. А то он и на ноги не поднимется. За ерундой дело стало? Так пусть его отныне Артемом Балабановым зовут. И да будет ему все по барабану. Это как? Ну по фигу. Вставай, подымайся, рабочий народ. Под лежачий камень вода не течет. Не боись жизни. Гляди как вскочил. Уговаривать не приходится. Не на такого напали. Кто рано встает, тому бог дает. Парень хорошего стройного роста, только лица на нем пока еще нет. Так таки и нет? Вот так вот и нету. Может, появится, когда он начнет действовать. Ждите. Ждите. Ждите.

Это у меня-то, у Артема Балабанова, нет своего лица? ну-ну. Так даже лучше. Пусть мое истинное лицо как можно дольше будет от вас сокрыто. Я прочно стою на обеих ногах, делаю самую примитивную зарядку. Мне не в лом и не западло. Такие движенья изображали во времена моего детства художники от слова «худо». На картонных плакатах – для пионерлагерей, на стеклянных витринках – для поликлиник. Я еще застал. Не только красный галстук носил – в комсомол успел вступить. Ненадолго забежал. Сейчас вот машу руками, как ветряная мельница.

Ага, ему лет тридцать пять. Ишь разговорился. Ой, у него лицо появилось. Даже очень правильное, почти античное. И простые гимнастические движенья ему идут. На тех стендах у каждой фигуры было нарисовано по многу рук и ног, как у Шивы. Один комплект прорисован как следует, остальные паучьи ручки-ножки пунктиром. Этот человек преломился на стыке эпох, как луч на границе двух сред. Хороший объект для наблюденья и описанья. Фиксируюсь на нем.

Руками намахался. Теперь сучу ногами. Напоминаю кинохронику тридцатых годов – физкультурный парад. Не хватает только сатиновых трусов. А сам гляжу в окно, где уж погасло огненное отраженье. Гляжу, поскольку ничего иного мне жизнь сейчас не предлагает. Ни скамеек с изящными спинками, ни ажурных решеток, ни стушевавшихся при свете дня висячих фонарей. Все просто. Все лаконично. Стена. The wall. Залитые варом швы. Рамы, тусклые стекла. Редко где провал открытой форточки. Смотрю долго, пока под давленьем моего взгляда одно окно, отделившись визуально от родной панели, не перелетает плавно ко мне поближе. На работе весь день вожусь с психотропным излучателем. Побочный эффект. Двигать глазами стаканы – ништяк. Скоро дом подвину.

Ишь какой прыткий. Держи ухо востро. Как там с роковыми яйцами-то вышло? И где это он с психотропным излучателем балуется? Оборонки вроде все завяли? Все, да не все. Надо провести независимое журналистское расследованье. Чем скорей, тем лучше. Какие у него глаза жесткие. Ой-ёй-ёй.

Мне вдруг показалось – в мое окно заглянули. Это на третьем-то этаже. Так живо показалось. Задернула занавеску, не помогло. Как раз одевалась, чтоб идти. У нас в фирме вообще выходных нет. Можно взять, с вычетом из зарплаты. Мне двадцать семь, все мои быстротечные романы на работе. Не пришлось бы идти по второму кругу. И без того тошно. Занавески будто стали прозрачными под неведомо чьим взглядом. Ощущенье, как во врачебном кабинете. А в голове мысль: не ходи на ближайшую остановку. Поди сразу к магистрали. Через четверть часа выбегаю на нее. Люди какие-то встрепанные. Прислушиваюсь: возле той остановки, во дворе отделенья милиции, нашли пакет со взрывным устройством. Ведь меня предупредили. Тот, кто заглянул утром в мое окошко, – он и предупредил.

Ну хватит, я уже зарядился. И успел поймать чей-то сигнал. Человек шел, будто с комком энергии. Взрывные устройства дают такой фон. Большие партии наркотиков тоже. Совершенно не успев все это прочувствовать, послал в то, подлетевшее ко мне окно сигнал тревоги. Он даже словесно не был оформлен. Что грозит – я бы не смог сказать. Просто пошел приказ: перемени стратегию. Не делай того, что собиралась делать. Не ходи тем путем, каким ходишь всегда. Потом подошел к компьютеру и поместил на рабочий стол ярлык этого окна, которое само о себе напомнило. Размешал кофе и сел смотреть запись событий в том, поднадзорном окошке за последний месяц. Она классная. А он мне не понравился. Его выделим и перетащим в другое окно.