Читать книгу "Дань саламандре - Марина Палей"

Короче говоря, чтобы просуммировать расходы за месяц, мне надо было подсчитать, что мы потратили за сегодня.

И я, было, уже взялась это делать: плотно сомкнула шторы, запалила свечку, написала несколько цифр, но...

Ставящих под сомнение идущий ниже пересказ я адресую к биографии Елены Блаватской: когда она была еще неграмотной девчонкой, некая сила однажды заставила ее начать описание. Так продолжалось ежедневно. Маленькая Лена записывала curriculum vitae какого-то офицера, причем на немецком языке, который совсем не знала. (Как потом выяснилось, такой офицер когда-то действительно существовал.) Что-то сходное, очевидно, случилось и со мной... Я сделала запись следующего свойства:

15-е апреля

Хлеб круглый – 14 коп.

Батон – 13 коп.

10 яиц – 90 коп.

2 бутылки кефира – 30 коп.

Собралась уже было внести важную запись «5 кг картошки – 50 коп.», когда шариковая ручка, словно собственной волей, резко рванулась вниз по странице.

До конца моих дней мне не забыть этого дикого ощущения в кисти: импульс движения находился именно в ручке!

Я попыталась притянуть ручку «на место» – к скорбной строке о пяти килограммах картошки, но она, ручка, рвалась – именно рвалась – в сторону и вниз: на снеговую страничную чистоту. Ручка яростно рвалась с поводка, как завидевшая кошку собака. Рвалась, как кошка, увидевшая своего тонущего котенка. Как в мчащемся автобусе – пассажир, который внезапно увидал на улице свою потерянную когда-то любовь – и ринулся вышибать стекло.

Мне вдруг показалось, что свечка гаснет. Да, так оно и было! Язычок пламени быстро уменьшался, хотя фитиль оставался в порядке, да и свечка была в самом начале.

На меня обрушилась кромешная тьма.

Я, едва нашарив ее на ощупь, в ужасе отдернула одну из штор, но света это не прибавило. Да: небо было плотно обложено тучами, но мне некогда было думать о причинах кромешной тьмы – мне было страшно.

Перестав удерживать что есть сил проклятую ручку (в кисти даже началась судорога), я почувствовала в тот же момент, что она, ручка, перестала рваться в сторону, а взялась проделывать словно бы мелкие-мелкие танцевальные па. Оказалось, надо держать ручку, как обычно, – выплясывать будет она сама.

Да уж! Тот аттракцион, прямо скажем, не уступал стихам, вложенным в мою голову. Он ничуть не уступал стиховложению! Хотя скоростью и продолжительностью эта пляска значительно превосходила его.

Я полностью утратила свою волю.

Сидя в темноте, заледенев, оцепенев, я оказалась во власти каталепсии.

У меня не было мыслей. Я утратила чувство времени – и даже память о нем. Представление о собственном месте нахождения, о локальном пространстве – бесследно растворилось – в чем-то несопоставимо большем, чему не знаю названия до сих пор. Исчезло и тягостное ощущение своего «я». От всей моей физической сущности остались только руки: правая мелко-мелко дергалась, словно в марионеточном танце, проходя путь слева направо; затем резко возвращалась влево – чтобы пройти тот же путь – только чуть ниже; к ней иногда присоединялась левая – чтобы перевернуть страницу.

Наконец, меня отпустили. (Отпустило?) Ручка вывалилась из руки. В потемках я ее не нашла. (Кстати сказать, не нашла и на следующий день.)

Возникло неоспоримое чувство: меня использовали. (Как сказали бы современные носители языка: проюзали.)

В темноте мне всё же удалось выбраться во двор. Я ощущала себя полностью измотанной, опустошенной – словно после непрерывного каскада любовных соитий. С трудом заперла дверь. Меня тянуло рухнуть. Прямо на асфальт. Но домой идти категорически не хотелось.

Я подняла голову: в моем окне по-прежнему горел свет. Взглянула на часы: половина первого.

Я провела на Тайной Лестнице всего полчаса!!

В это невозможно было поверить!!

Мне казалось – прошли эпохи, эоны.

Я поднесла часы к уху.

Они – как всегда отстраненно – тикали.

Тикали себе, не вовлеченные ни во что.

В окне я увидела тени. Ну-ну. Дорогие гостьи были еще там.

Внезапно ливанул дождь.

Меня совсем не привлекала возможность пережидать его в своем подъезде. Но при одной мысли столкнуться с теми девицами вновь – я готова была «изблевать из чрева своего» их рахитичный эклер.

Пришлось двинуться к ближайшей гостинице. Надо было совсем немного пробежать по своей улице, перейти Лермонтовский проспект... В здании, похожем на гигантскую сигаретную коробку, горели все этажи, было оживленно, возле входа толкались шоферы, проститутки, вышибалы, туристы.

Наверное, во мне, иногда, всё же возникают свойства невидимого человека. Точней, не-человека: невидимки. Это случается в двух противоположных, но одинаково крайних ситуациях: когда я погружена в себя – или когда я себя забываю (как ни странно, эти состояния иногда сливаются).

Так или иначе, пока швейцары злобно дискутировали с какими-то фарсовыми девицами, мне удалось проскользнуть в холл.

Там я плюхнулась в кресло за киоском с сувенирами – так, чтобы быть «видимой» как можно меньше.

Киоск ломился от матрешек в кокошниках. Казалось, одна гигантская, чудовищная своей слепой плодовитостью, праматерь-матрешка, заплыв сюда как-то на нерест, наметала под завязку разнокалиберной, валютно перспективной икры – т. е. тьмы, и тьмы, и тьмы румяных штампованых дур.

Меня душил страх.

Но то был страх другого свойства, нежели там, в потемках Тайной Лестницы. Иной страх, чем там, в самом начале действа.

Мне было смертельно страшно заглянуть в тетрадь. Я не забывала о ней ни на долю секунды.

А вдобавок эти матрешки напоминали мне оккупировавших мою комнату гостий. Было между теми и другими неоспоримое филогенетическое (конвейерное) родство.

Но вот я раскрыла тетрадь.

И поняла главное.

Мгновенно.

Я сразу же всё поняла.

Тетрадь содержала подробное жизнеописание тех самых девиц.

Ну да: гостий, сокурсниц моей девочки.

Описание жизней: что было, что есть, что будет.

Я взялась всё это читать...

Читала, читала...

Мне только было непонятно, кто это всё написал.

Глава 8

Женские портреты в интерьереПортрет первый:

Только-Б-Не-Было-Войны

В школе учится на «хорошо» и «отлично». Выполняет общественную работу. Рукодельничает. Помогает родителям по хозяйству. Не влюбляется. Не враждует. Лето проводит на крыше: выдергивает пинцетом волоски из кожного покрова ног. Загорает.