Читать книгу "Дивертисмент братьев Лунио - Григорий Ряжский"

Зато в ней, во Франьке, было своё, ей одно данное. Тихая была и терпеливая, всегда согласная. Франю, как Иван знал по собственному опыту, было сложно вывести из доброжелательного равновесия или обидеть. Хотя по большому счёту он и не пробовал, потому что пользовался ею как мужик и эту свою постоянную возможность подспудно оберегал.

Привлекала его Франя и по другой причине. Там у себя, на проходной, Иван хоть и был вроде начальника для тех, кто под его зорким приглядом миновал шлагбаум, но оставался всё же совершенно ими не замечен. Караульный сделал дело – обеспечил беспрепятственный проход на территорию, – и прошедший перемещал себя дальше, в согласии с личной и служебной нуждой, забыв о том, кто именно подобную вольность ему разрешиил. Чужое пренебрежение обжигало Ивана обидой, а иногда и крепко било по самолюбию. Поделиться этим чувством было не с кем. Даже с Франей: просто ничего б не поняла. Да и не знал Иван, как это ощущение передать другому человеку, слушателю, готовому усердно вникать, понимать и одобрять. Дюка бы поняла, без вопросов, но он тогда уже на том шлагбауме не стоял, потому что стал жить с ней. Жаль.

А у Франи, так он про неё знал, интерес к нему другой, подлинный, как будто та хотела знать про всё, что до шлагбаума и что после. И умудрялась при том быть ещё и благодарной. Сама почти не говорила, сдерживалась или не умела, как и он. Больше просто смотрела на него тёплой тёлушкой: как ест, как ноги вытягивает, когда спускается с кровати на пол, как курит, лениво поднося ко рту, как уходит и как возвращается снова в ночь через три. И ничего ей не говорит про то, о чём она про них обоих думает.

Сейчас, в трудный час жизни, лёжа на матрасе и дымя в невидный потолок, Иван повторно прокручивал в голове всё, что уже успел передумать про Франьку: брать ли её снова или отказываться, искать судьбы дальше. Он знал, что она хотела замуж. Верней, узнал, когда уходил, от неё, под скандал. Сам до того не догадывался, думал, он ходит, она пускает. И всё. При чём свадьба? Кобыла с жеребцом не женятся, а связь имеют, и ласка попутная не запрещена никому, всё по природному и обоюдному. Да ещё со своими харчами был, не жмотничал и не пристраивался за её женский счёт...

Загасив папиросу, решил брать. Хотя б пока, на первое время. И тогда начал действовать. Вытянул из-под накидки длинную руку и осторожно повёл пальцами вдоль края Франиного одеяла, потихоньку притягивая его к себе, тем самым проверяя хозяйку на устойчивость. Знал, что та не спит, потому что не так дышит.

– Не надо, Ваня, – тихо, но твёрдо сказала Франя, и твёрдость эту он понял сразу, – не время сейчас. И вообще, у тебя жена умерла сегодня, тебе о другом совсем думать надо.

– Я и думаю, – нашёлся он из темноты снизу. – Думаю, что ошибку дал в прошлый раз, когда ушёл отсюда. Не надо было. Видишь, как дело окончилось всё равно, какой моей неудачей. И всем кошмаром этим ещё.

– Если помощь нужна, ты скажи, не робей. Я приду и сделаю чего надо. Помогу. Готовить если к поминкам что или же в церкви у себя могу поговорить, если отпевать. Она у тебя верующая? – и быстро поправилась: – Была...

– Она агностикой была, – с чуть приоткрытой гордостью за мудрёное слово ответил Иван.

– Кто была? – искренне не поняла Франя. – Я говорю, в Бога жена твоя веровала? В церковь ходила?

– Не ходила она, – коротко отрубил он, – зато много про него знала. Книжки читала разные, с молодости ещё. Но сама не молилась и в попов не верила. А он, говорила, есть, но не обязательно у вас там на небесах. Говорила, в самом сознании головы есть, и в совестливости есть, говорила, и в справедливости разной тоже. Как общая сила, наружная, но без крестиков ваших разных, и без свечек ещё, и без кадил. – Он помолчал и подытожил: – Я, наверное, тоже агност этот самый, как Дюка.

– Как кто? – не поняла Франя, но уже что-то нехорошее и опасное успело быстро дотронуться до неё изнутри. Не то чтобы царапнуть, но ощущение было всё равно неприятное, как от зазубренного, хотя и тупого края чужого предмета. И переспросила, надеясь, что неприятное это отлетит, как и прилетело: – Чего ты сказал – «как Дюка»?

– Ну да, – невидно кивнул снизу Иван. – Как Дюка, жена моя нерасписанная. Я ж говорю, агностичкой была, как я. Мы оба были с ней. Теперь, выходит, один только я буду.

Далее молчание было взаимным, сверху и на уровне пола. Каждый думал про своё. Иван – про то, что надо бы завтра сходить в роддом и спросить, когда Дюку отдадут под захоронение, и тогда уж решать дальше, чего делать. Франя, чья смутная догадка за время бессветной паузы всё уверенней перерождалась в законченное подозрение, что другой «Дюки», кроме этой, Ивановой, быть не может. И если так и есть, то тогда она, выходит, покойная дочка несчастного Григория Наумыча, Машутиного отца. Так всё сходилось, но было невозможно в принципе. Неосуществимо даже как беспрепятственная фантазия.

И тут она вспомнила, всё вспомнила совершенно, несмотря на то что три года минуло с того дня: про карликов, какими интересовался, про зачатия разные, про больные и здоровые варианты. И прошептала, еле слышно, почти что про себя:

– Господи... – И уже слышней: – Господи Боже мой... – И уже почти совсем громко: – Ах ты Боже ж ты мой, Мать Пресвятая Богородица!

– Ты там чего про Бога поминаешь? – отозвался со своего низа Иван. – Чего упомнилось?

Франя резким движением отбросила одеяло к ногам, села на кровать, уперев босые пятки в пол, и уставилась на Ивана, в ту часть неосвещённого пространства, где он расположился на ночь.

– Получается, ты и есть Машутин муж? – всё ещё не веря самой себе, спросила она. – Нерасписанный сожитель Марии Григорьевны Лунио? Скончавшейся сегодня у нас в роддоме, во время сечения по извлечению плода? – и поправила себя: – Плодов?

Иван, удивлённый её проницательностью, запираться не стал. Всё равно всё одно уже шло к одному. И непонятно, как будет неминуемей.

– Ну да, – кивнул он, – я он и есть. Почти три года прожили с Дюкой, а теперь она померла. А не померла б, так и дальше бы с ней жили, наверное. Мы нормально жили с ней, хорошо, вообще-то. Только тесть жить мешал, не туда влазил, куда просили.

Это была чистая ложь, и Иван это знал. Однако слова получились сами, без спроса – вышли, как солдаты, по приказу не от него. И замерли в ожидании другого приказа, следующего, не зная, от кого ждать его на этот раз.

Франя поднялась, прошла чуть вперёд, осторожно, чтобы не коснуться, переступив через визитёра, зажгла свет и вернулась на кровать. Снова села, как раньше, пятками в пол. Она чувствовала, как её начинает лихорадить, но было не до этой трясучки. И не до себя самой целиком. Внезапно она сообразила, что на полу перед нею лежит законченный гад, урод, каких поискать, человек, шарахнувшийся в сторону от своих же маленьких сынков, не ходивший к женщине своей, когда той требовалось его участие, и приползший теперь под крыло бывшей подстилки в поисках нового обустройства своей ползучей жизни. Подумала и удивилась, откуда взялись у неё во рту и в голове такие слова и такая сухость. Видать, разом обуявшая её ненависть к этому долговязому и бездарному полудурку пробудила в её незащищённой и слабой душе то, чего до поры знать она про себя не знала.