Читать книгу "Голоса летнего дня - Ирвин Шоу"

— Нет, — ответил Федров. — С того самого лета ни разу о нем не слышал.

— Поразительно… — пробормотал Брайант. — Я думал, все знают. Он погиб во время войны. В сороковом.

— В сороковом? — удивился Федров. — Но мы же вступили в войну только в сорок первом.

— Так он служил в ВВС Великобритании. Летал на собственном самолете. Я думал, ты знаешь, — сказал Брайант.

— Нет, не знал.

— Вот так-то. Я и сам много раз с ним летал. На уик-энды, на разные там каникулы. По всей стране. На озеро Джордж.[33]К его дяде в Ки-Уэст… Господи, ну и славные то были времена! А как только началась война, он отправился в Канаду и там записался в ВВС Великобритании. Ну ты же знал Кона, он просто не мог оставаться в стороне. И погиб. Прямо над Лондоном.

Какое-то время они молчали, вспоминая Кона. То, что рассказал Брайант, теперь казалось Федрову предопределенным. Да, именно так должна была сложиться судьба Кона. С его-то характером, черты которого, очевидно, лишь усугубились с возрастом, он наверняка считал войну еще одним спортивным событием, в котором мог отличиться без особых усилий. Еще одной песенкой «Прощай, Банни!», очередными каникулами в новом, неизвестном городе…

— Ну и умен же был парень! — воскликнул Брайант. — Помнишь песню, которую он сочинил? Ну, об этих… как их… Сакко и Ванцетти? — И Брайант замурлыкал мелодию, вспоминая слова. — А уж какой весельчак был, просто на редкость! Да, разносторонний был парень. Иначе не скажешь, разносторонний. Слушай, как она там начиналась? Не помнишь?

— Нет, — ответил Федров. Он уже жалел, что подошел к Брайану. Ему не хотелось больше слышать о Коне. — Я во время войны тоже был в Англии, — сказал он. Просто для того, чтобы сменить тему.

— Правда? — равнодушно откликнулся Брайант.

— А ты? — спросил Федров. — Где был ты?

— В Вашингтоне, — мрачно ответил Брайант тем тоном, каким сильные и неразговорчивые мужчины привыкли говорить о жертвах, принесенных ими на алтарь отечества, и опасностях, которые подстерегали их на этом пути.

Федров едва сдержал улыбку. «Ах, Брайант, Брайант, — подумал он. — Ты неисправим, ты от рождения призван быть на третьих ролях».

— Извини, — сказал он, — мне выходить. — И торопливо выскочил из вагона, притворяясь, будто боится, что двери захлопнутся прямо у него перед носом. И все это — с одной лишь целью избежать третьего рукопожатия…

«Да что там говорить! Когда уже два аута и я стою в круге питчера, — из прохладных сумерек, опустившихся на голубые горы, вдруг прорезался этот умный, один из самых убедительных голов, — и мяч уже выброшен к центру поля, я даже не оглядываюсь, даже знать не желаю, что там происходит. Просто бросаю свою перчатку и спокойненько так иду к скамье. Потому что знаю: там Бенни, он на месте, а когда Бенни на месте, то мяч будет взят…»

«Я взял ее вишенку под вишневым деревом, в Лейквуде, штат Нью-Джерси».

«В ходе выполнения этого и других заданий мы потеряли в общей сложности двадцать семь наших самолетов».

Дверь бара отворилась, вошел Майкл, размахивая связанными за шнурки шиповками и перчаткой-ловушкой. Теперь он был в теннисных туфлях.

— Привет, — сказал он, усаживаясь на табурет рядом с отцом. — Угостишь кокой?

— Одну коку, Винни, — сказал Федров бармену. — Ну, как закончилась игра?

— Мы победили, — ответил Майкл.

— Произошло что-нибудь выдающееся в последнем иннинге?

— Да так, небольшая неразбериха. Пришлось маленько понервничать. — Майкл жадно отпил из бокала, который поставил перед ним Винни. — У них было два человека на базе, и тут вмешался Серрацци… — Майкл снова отпил глоток.

— И что же он сделал? — спросил Федров.

— Врезал изо всей силы! Господи, ну ты же знаешь, как Серрацци может врезать по мячу! — ответил Майкл. — Правда, на сей раз он отбил его прямо Бадди Горовицу, на первую базу, и Бадди пришлось сделать всего два каких-то шага, и готово, игра сделана! Скажи, пап, а ты не против, если я с тобой не поеду, а? Энди Робертс пригласил всех к себе, они собираются сыграть в волейбол. Дорогу домой ты ведь знаешь, верно, папуля?

— Дорогу домой знаю, это правда, — ответил Федров. — И не советую слишком умничать.

Майкл усмехнулся и вскочил с табурета.

— Спасибо за коку! — Он направился было к выходу, резко остановился. — Ты не против, если я закину это барахлишко тебе в багажник? А, пап? — И Майкл взмахнул связанными шнурками шиповками. Прикрепленная к ним на петле, там же болталась перчатка.

— Дай сюда, — сказал Федров.

Майкл подошел и положил шиповки и перчатку на табурет.

— Добрый старый папуля… — протянул он. — Ладно, я побежал. Увидимся вечером, за обедом.

— Ну а чем ты отличился в этом последнем иннинге? — спросил Федров. Команда сына победила, этого было достаточно, чтоб не вдаваться в подробности, но ему хотелось лишние полминуты полюбоваться молодым и таким прекрасным лицом сына.

— Перехватил одну подачу, — небрежно отмахнулся Майкл и снова двинулся к выходу. — Ну и отбросил мяч на вторую базу, ничего особенного. — Внезапно на лице его возникло хитроватое и насмешливое выражение. — Ничего такого зрелищного, в отличие от тебя, — добавил он. Голос звучал по-взрослому холодно.

— Что ты хочешь этим сказать? — недоуменно спросил Федров. Он не понимал.

— Да о том, как ты поймал тот мяч, — ответил Майкл. — Голой рукой. А потом раскланялся в ответ на восторги и аплодисменты. — В голосе его слышалось явное неодобрение.

— Ну и что в этом плохого? — спросил Федров.

— Сам знаешь, — ответил Майкл. — Не мне тебе говорить.

Теперь это были двое взрослых мужчин, примеривающихся друг к другу, прикидывающих, как бы половчей нанести удар.

— Не знаю, — сказал Федров.

— Еще как знаешь! — Стоя у стола, Майкл возвышался над отцом. — Ты просто выпендривался, вот что. И все ребята это поняли.

— Может, и выпендривался, — согласился Федров. — Но что тут плохого?

— Это так бросалось в глаза, — ответил Майкл. — И было совершенно ни к чему. Ни одному парню не понравится, когда его отец выпендривается.

Федров кивнул.

— Понимаю… — протянул он. — Что ж, увидимся позже.

Сын в последний раз окинул его холодным взглядом, словно оценивал ущерб от нанесенного удара, затем круто повернулся и вышел.

Федров тоже развернулся на табурете и уставился на бутылки, выстроившиеся за стойкой бара. Детство сына кончилось. Неизменному бездушному одобрению каждого поступка отца пришел конец. Пришел, возможно, уже давно, а он этого прежде не замечал. Теперь в семье присутствовал критик и соперник, нащупывающий его слабые стороны, примеривающийся, как бы ударить побольнее, пробующий силы, чтоб подчинить, покорить, победить. Оценивающий, насколько крепка любовь отца к нему.