Читать книгу "Пираты южных морей - Говард Пайл"

Мыс Мей и мыс Хенлопен образуют, так сказать, верхнюю и нижнюю челюсти гигантской пасти, извергающей из своей чудовищной глотки в волнующиеся и пенящиеся сине-зеленые просторы Атлантики мутные воды Делавэрского залива. С мыса Хенлопен, этой нижней челюсти, выступает длинный загнутый клык высоких скругленных песчаных дюн, резко очерченных на фоне спокойного голубого неба — безмолвных, обнаженных и совершенно безлюдных: там нет совсем ничего, за исключением приземистого белостенного маяка, возвышающегося на гребне самого высокого холма. За сим изгибающимся защитным серпом песчаных дюн раскинулись гладкие воды гавани Льюис, а через лес мачт стоящих в ней на якоре судов, на некотором удалении от берега, сонно взирает на четкую фиолетовую линию океанского горизонта старинный городок из выцветших дощатых домов под шиферными крышами.

Льюис — весьма своеобразное старинное поселение, пропитанное ароматом солончаков да морских бризов. Пришлые в нем редкость. Предки местных обитателей жили здесь не одно столетие, а потому тут обожают стародавние легенды и предания: всячески лелеют, хранят и украшают их, пока из разрозненных слухов они не превращаются в полноценные исторические сказания. И если в городах покрупнее оживленно обсуждают, скажем, прошлогодние выборы, то здесь всякому слушателю, который только соизволит внимать, пересказывают обрывки старинных преданий. Вам непременно поведают об Англо-американской войне 1812–1814 годов, когда в гавань вошел флот Бересфорда, угрожая городу обстрелом; о Войне за независимость, о кораблях графа Хоу, стоявших какое-то время в спокойной гавани, а затем поднявшихся по реке и уже из Ред-Бэнка и Форт-Миффлина сотрясавших старую Филадельфию громом своих пушек.

Наряду с этими достоверными и весьма здравыми нитями действительной истории в узор местных преданий вплетаются и другие, более колоритные и зловещие: легенды о мрачных деяниях знаменитых пиратов, об их загадочных и ужасных появлениях и кровавых подвигах, о сокровищах, закопанных в песчаных дюнах да сосновых борах за мысом или чуть южнее на атлантическом побережье.

К числу этих последних и относится история о пирате Блускине.

2

Прославленный пират Блускин, насколько можно судить, стал в Льюисе популярным персонажем местного фольклора после событий 1750–1751 годов.

Какое-то время — на протяжении трех-четырех лет — капитаны торговых судов то и дело доносили до сведения широкой общественности рассказы о кровавых деяниях Блускина в Вест-Индии и у берегов Каролины. И не было тогда во всех тех кишащих корсарами водах пирата более жестокого, кровожадного, отчаянного и ужасного, нежели он. О Блускине ходило великое множество самых невероятных слухов, но добрые обитатели Льюиса и вообразить себе не могли, что однажды имя этого прославленного морского разбойника станет неотъемлемой частью их собственной истории.

Итак, в один прекрасный день в гавань Льюиса на дрейфе вошла шхуна — совершенно разбитая, с расщепленным полубаком, наполовину снесенной выстрелом фок-мачтой и тремя зияющими рваными дырами в гроте. На берег за помощью и врачом прибыли на шлюпке помощник капитана с одним из членов команды. Они поведали, что капитан и кок мертвы, а у них на борту трое раненых. История, рассказанная моряками собравшейся толпе, повергла слушателей в ужас. Близ острова Фенвик (это километрах в сорока от Льюиса) их корабль столкнулся с Блускином, и пираты взяли их на абордаж. Однако, обнаружив, что груз шхуны состоит лишь из кипарисовых досок да прочих лесоматериалов, флибустьеры вскоре оставили свою жертву. Быть может, Блускин был разочарован, что ему не попалась более ценная добыча, а может, тем утром дьявольский дух жег его более обычного — как бы то ни было, но стоило пиратам отойти, и они едва ли не в упор дали по беззащитному каботажнику три бортовых залпа. Капитан погиб при первом же залпе, кок умер на пути в порт, еще трое членов команды были ранены, а корабль по ватерлинии дал сильную течь.

Таков был рассказ помощника капитана. Он разнесся по домам со сверхъестественной быстротой, и буквально через полчаса весь город уже лихорадило. Остров Фенвик находился совсем рядом, и Блускин мог зайти в гавань каждую минуту, и тогда… Через час шериф Джонс собрал самых крепких мужчин города; из дымоходов извлекли мушкеты и винтовки и вообще осуществили все возможные приготовления, дабы защититься от пиратов, если вдруг те войдут в гавань и попытаются высадиться.

Но Блускин не объявился ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Однако еще через день по городу внезапно разнеслась весть, что пираты уже миновали мысы. По мере распространения новости люди — мужчины, женщины, дети — сбегались на лужайку перед таверной, где собралась кучка бывших моряков, тихо переговаривавшихся меж собой да пристально смотревших на взморье. Километрах в трех, за мысом, в залив медленно вплывали два корабля — один с парусным вооружением барка, второй поменьше, шлюп. В них не было ничего необычного, однако тревога всматривавшейся в залив небольшой толпы, все продолжавшей прибывать на лужайку, меньше от этого не становилась. Корабли шли круто к ветру, и шлюп следовал в кильватере второго судна, словно рыба-лоцман за акулой.

Впрочем, курс их пролегал не через гавань, а скорее в сторону побережья Джерси, и вскоре стало очевидно, что нанести визит в город в намерения Блускина не входит. Однако собравшиеся смогли перевести дух лишь через полтора с лишним часа, когда увидели, что пираты, на расстоянии километров девяти, внезапно легли на другой галс и бакштагом вновь ушли в море.

— Проклятые негодяи убрались! — провозгласил старый капитан Вульф, с шумом сложив подзорную трубу.

Однако отделаться от Блускина оказалось не так-то просто. Спустя два дня из залива Индиан-Ривер явился метис и сообщил, что пираты зашли в бухту километрах в двадцати пяти ниже городка и ремонтируют барк.

Видать, Блускин вовсе не хотел настраивать против себя местное население, ибо полукровка поведал, что пираты не причиняют никому никакого вреда, а за то, что берут у фермеров, даже щедро расплачиваются звонкой монетой.

Однако привнесенное пиратами волнение достигло своего пика, когда в город вернулся Леви Уэст.

3

Даже в середине прошлого века мукомольная мельница, что километрах в трех от Льюиса (хотя возраст ее тогда и не превышал пяти-шести десятков лет), была уже изрядно потрепана непогодой: кипарисовые доски, из которых она была построена, всего лишь за несколько лет ветров да дождей померкли до серебристой седины, и белый порошок муки смахивал на покрывавший мельницу прах столетий, из-за чего тени внутри нее обретали некую нереальность и загадочность. Сама мельница, дорога перед ней и вытянутый одноэтажный, обитый рейками жилой дом с шатровой крышей были погружены в мерцавшую пятнами света тень, что отбрасывала дюжина ив. На момент начала нашего правдивого повествования мельница отошла по наследству к Хайраму Уайту, внуку старого Эфраима Уайта, построившего ее, по некоторым сведениям, в 1701 году.

Хайраму Уайту шел всего двадцать восьмой год, однако в городке он уже имел устоявшуюся репутацию местного дурачка. В детстве его считали придурковатым, если даже не слабоумным, и, как это часто бывает с подобными горемыками в провинциальных городках, где все друг друга знают, он превратился в неизменный объект для шуточек более башковитых и жестокосердных соседей. Теперь же, вполне возмужав и достигнув зрелости, он по-прежнему выглядел, используя старомодные выражения, «сущим чучелом» и «ходячим недоразумением». Хайрам был крупным, неловким и неуклюжим, но при этом поразительно сильным мужчиной. Полное лицо его несло на себе печать вялости, что вкупе с оттопыривающимися губами придавало ему вид идиота — наполовину забавный, наполовину трогательный. Прибавьте сюда маленькие, глубоко посаженные глазки, белесые брови и соломенного цвета волосы. Хайрам отличался необычайной молчаливостью, когда же говорил, то шепелявил и запинался так, словно слова его опережали саму мысль. Местные остряки не упускали возможности подбить его на спор или вызвать на разговор — просто ради смеха, неизменно следовавшего после нескольких его вымученных неразборчивых слов; да еще в конце каждой короткой фразы у этого недотепы так презабавно отпадала челюсть. Быть может, единственным во всем округе Льюис, кто не считал Хайрама слабоумным, был судья Холл. Он имел с ним дела и не уставал повторять, что те, кто держит при заключении сделок Хайрама Уайта за дурака, сами же в дураках и останутся. И вполне вероятно, что судья был прав: может, Хайрам и не отличался сообразительностью в общепринятом смысле этого слова, однако он очень даже неплохо управлял своей мельницей и, по меркам южного Делавэра того времени, был человеком весьма состоятельным. Некоторых своих мучителей он, несомненно, в случае нужды мог бы трижды скупить с потрохами.