Читать книгу "Генерал и его армия - Георгий Владимов"

Однако Жуков, поглаживавший в раздумье свой массивный подбородок, вдруг быстро притянул карту за угол к себе и впился в нее цепким всеобнимающим взглядом.

— Не скажи, Денис Трофимыч, — возразил он, усмехаясь. — На войне многие большие дела начинаются несерьезно.

— А танки? — спохватился Терещенко. — Тоже он их на плацдарм перетащит? Зачем они ему — на голых-то кручах? Они нам тут нужнее.

И Ватутин не мог не вспомнить с досадой, как ему Кобрисов сам же предлагал свои танки для Сибежа, буквально их навязывал, а он — отказался. Но признать себя так легко обведенным вокруг пальца — при том, что он же сказал: «еще подумаю»! — Ватутин тоже не мог. И он приказал оперативному дежурному выяснить немедленно, где в настоящий момент находится танковый полк 38-й армии. Не более чем через десять минут оперативный дежурный позвонил снова и сообщил, что танковая походная колонна находится где-то в пути, движется предположительно в направлении — Мырятин.

— Что значит «где-то»? Что значит «предположительно»? — вскричал Терещенко обиженным петушиным тенорком, еле не выхватывая у Ватутина трубку. — Пусть запросит командира полка, где он находится!

Оказалось, командира уже пытались запросить, но, видимо, ему запрещено откликаться на запросы некодированные. Как, впрочем, и всегда это полагается на походе.

— Но сам-то генерал Кобрисов, — спросил Ватутин, — может связаться с полком? Какой-то же шифр у них установлен?

Оперативный дежурный позвонил еще через десять минут и сообщил сведения еще более удивительные. Генерал Кобрисов связаться со своими танками не может и даже не знает, каким путем они идут к Мырятину. Выбор пути предоставлен на усмотрение командира полка. Танковые рации опечатаны и не работают даже на прием — во избежание провокационных приказов со стороны противника.

— Ну, Фотий!.. — вскричал Терещенко с некоторым даже восхищением. — Ну, артист! Сам у себя танки украл — только б соседям не отдать. Видали жмота, бандюгу?

Ватутин только вздохнул безнадежно. А Жуков, все так же усмехаясь, подмигнул Терещенко.

— А что делать, если соседи — такие же?

И все же, если исключить вопрос о танках, сообщение оперативного дежурного по штабу фронта не произвело на всех троих полководцев слишком сильного впечатления. Это был второй захват земли на Правобережье, который, конечно, должен был отвлечь на себя какие-то силы фон Штайнера, однако не столь значительные, чтоб сибежская излучина утратила свое значение главного исходного пункта для броска на Предславль.

В планы генерала Кобрисова это именно и входило.

2

Навстречу шли «студебеккеры», крытые брезентом, и на буксире тащили пушки с зачехленными дулами. На крутом закруглении шоссе водители весело орали «виллису»: «От ствола!» — и поспешно козыряли, разглядев генеральский погон. Под брезентом сидели солдаты в касках, держа оружие между колен. Они смотрели назад — и видели край неподвижного серого неба и землю, стремительно убегавшую от них.

Это были еще не обстрелянные солдаты и новенькие машины и 122-миллиметровые пушки, и генерал не мог не думать, что станется с ними там, на Мырятинском плацдарме. В его представлении все, что ни двигалось навстречу, направлялось, конечно же, на его плацдарм. Уже две понтонные переправы были наведены через Днепр, севернее и южнее Мырятина, и к двум этим ниточкам стекалась река людей и техники. Подняться б ему на самолете, он бы увидел эту реку — шириною километров в тридцать: по дорогам и без дорог, полями и лесными просеками двигались колонны танков, самоходок, грузовики с пехотой, тянулись конные обозы с дымящими кухнями, санитарные автобусы и легковушки с той публикой, которая так охотно заполняет зону второго эшелона, когда передний край отодвинулся достаточно и не грозит подвинуться вспять.

Глупее и обиднее было не придумать: генерал Кобрисов оставил свою армию, он с каждой минутой все больше от нее отдалялся, с каждым оборотом колеса, и ни один человек в этой лавине войск, стронувшейся с мест и потекшей к Мырятину именно по его замыслу и воле, не мог бы о том догадаться, а мог лишь подивиться, отчего одинокий «виллис» так упрямо пробивается на восток, когда все движется, валит, течет — на запад. Он с этим еще не смирился и мысленно, не имея сил на что-то другое переключиться, продолжал командовать своей армией и втекающими в нее пополнениями, распределял войска, указывал им колонные пути движения, перемещал с пассивных участков на участки угрожаемые, намечал для артиллерии секторы обстрела и режимы огня — словом, проделывал ту работу, которую армия, с ее большими и малыми начальниками, могла бы, казалось, совершать и без него, а на самом деле, он твердо верил, никогда не совершает, как бы ни была сильна и опытна, но всегда питается от аккумулятора, который зовется командующим, движется его энергией, его нервами и бессонницей, его способностью вникнуть во всякую мелочь.

После звонка Ватутину и его разрешения занять плацдарм началось сколачивание переправочного парка, и прихлынули сведения, что вот у станции Торопиловка имеются у местных жителей полсотни деревянных лодок и штук тридцать резиновых «надувнушек», и еще партизаны обещали пригнать двести рыбачьих баркасов, а некий старик-рыболов принес удивительную весть, что на дне, близ берега, покоятся несколько танковых паромов, затопленных еще в сентябре сорок первого, которые можно поднять, залатать, оживить движки. И вот саперы, заголясь до кальсон, ныряют и привязывают к ним тросы, а потом их выволакивают машинами — полуторками и трехтонками, от которых шума поменьше, чем от гусеничных тягачей, — вот и об этом надо же напомнить, распорядиться, и чтоб сварщики латали их днем, упаси Бог ночью, когда за три версты видно прерывистое зарево дуги. Это потом прибудут понтонные полки и понтонеры наведут свою переправу — не прежде, чем хотя бы трем батальонам удастся закрепиться, переправившись на лодках, на плотах, на бревнах, на бочках, обвязанных веревками, на пляжных лежаках и садовых скамейках.

А еще до тех батальонов малой группке — двадцати одному человеку в четырех лодках — предстояло скрытно, во тьме, высадиться на узкой полоске берега под кручей и, разведав, где находятся (и находятся ли?) немецкие позиции, подать сигнал. В эту группку — «штурмовую», или «группу захвата», подбирались люди, умеющие грести без плеска, способные не закричать от боли ранения, а коли тонуть придется — не звать на помощь; ее, если можно было, оказывали только безгласному, закричавший мог схлопотать удар веслом по голове. Этих «штурмовиков», или «захватчиков», напутствовал по традиции сам командующий, и составился уже обряд такого напутствия: их выстраивали перед шлагбаумом штабной деревни, он к ним выходил с начальником политотдела, с ними вместе выслушивал его призывы любить родину беззаветно, не щадя своей крови и самой жизни, затем обходил строй, самолично проверяя снаряжение, каждому пожимая руку, и предлагал напоследок: если кто в себе не уверен, пусть сделает два шага вперед. Это говорилось для украшения обряда; никто, разумеется, из строя не выходил: одни — потому что вошли уже во вкус и жаждали новых наград или 10-дневного отпуска, другие — были штрафники «до первой крови», а в таких случаях кровь им засчитывалась и когда не бывала пролита, третьи — этих «шагов позора» страшились больше самого задания.