Читать книгу "Хвак - О'Санчес"

– Я всегда согласен со словами своего повелителя. Но тут уж – горячо согласен! Только ты не передумай насчет девок, повелитель!

– Не передумаю, не бойся.

В тот вечер Джога повеселился на славу! Хвак, и еще будучи трезвым, и даже потом, напившись допьяна, так и не разрешил Джоге колдовать, чудесить, проявлять иную самостоятельность, но вдруг позволил тому спеть песенку… В итоге пришлось участвовать в большущей драке, которая, если говорить правду, и завязалась в честь Хвака: одни требовали зарезать и выбросить на улицу подлого скабрезника, другие умоляли спеть еще раз, дабы они успели запомнить слова… Все ли остались живы после поножовщины, Хвак не запомнил, да и не узнал; он повертелся немного в центре событий, маша кулаками и табуретками, потом подхватил на пальцы пустое, но увесистое железное ведерко и с его помощью пробил себе дорогу к девкиному «насесту», к первой попавшейся из местных девиц, тут же сумел ей понравиться пьяной улыбкой, широкими плечами, пухлым кошелем – и она увела его спать.

– Джога, – подумал со строгостью Хвак, – ты… сделай так, чтобы мошна не опустела и с нами осталась. Понял? Ты же сам говорил, что не спишь?

– Не сплю, повелитель. Будь спокоен. Снимай, снимай же скорее второй сапог, видишь же – ждут тебя. Портки снимай, рубаху…

– Но все-таки не верится мне, что те… прежние деньги… эта… Вишенка забрала.

– Эх, Хвак, Хвак, простота деревенская… Ты уж поверь, повелитель, я твое воспоминание внимательно перебрал, каждое слово, каждый взгляд. Именно она, да еще в некотором сговоре с местною обслугой. Шапку-то сними, зачем она тебе в постели?

– В сговоре? Но это уж ты вр-р-ать! Цыц. Смотреть смотри, но не мешай. Ой, нелов… ик… мне… что ты тут…

– Хы-хы-хыы, повелитель! Я буду тих, как тень от надгробья! Только ты не стесняйся!

Хвак потом заснул и захрапел так, что качалась занавеска на пыльном окне, а вода в кувшине у изголовья трепетала мелкими кольцами. Девица Кудряшка вслушивалась, вслушивалась – вроде не притворяется… Потянулась потихонечку слабенькими пальчиками к вороху одежды… Все шло по-доброму, неудачи не предвиделось… Но тут вместо храпа из глотки постояльца высыпались хриплые, внятные, настолько гнусные и жуткие ругательства, что… «…а остальное горули с помойки растащат! Я тебе поворую, падаль ты кривобокая!» – вот каковы были самые смирные и мягкие слова, из произнесенных якобы спящим толстяком, поэтому Кудряшка сочла за благо не испытывать далее судьбу – и так получила почти вдвое против обычного.

– Спи, спи, мой родной, спи сладко, это я хотела соринку с рубашки смахнуть. Обожаю тебя!

* * *

И снова в путь. Хвак шагал и шагал себе, день за днем, спиной к солнечному закату, лицом к восходу, вроде бы и по делу, но никуда не спеша. Хвак шел и смутно удивлялся маленькому бродяжьему чуду: куда бы ты ни вздумал пойти, а дорога всегда льется тебе навстречу! Хочешь – беги, хочешь – бреди, налево, направо поворачивай – все равно дорога то же самое сделает, только наоборот! Словно бы ты против течения плывешь, к истокам, а истока-то и нет, одни перепутья! С Джогой об этом говорить нет никакого толку: он только и может, что «да, повелитель», «брод через реку Шихан, повелитель», «зачем тебе это, повелитель?»…

Хвак свел в кулак пальцы правой руки, кулаком почесал себе зазудевшую поясницу и свез с костяшки среднего пальца последний струпик, бугорок из запекшейся крови, из тех, что наросли на пальцевых суставах после драки в придорожном трактире «Копыто». В освободившемся месте образовалась маленькая проплешинка, розовое пятнышко, совсем не похожее цветом на остальную поверхность пальцев и запястья. Но Хвак уже знал, что очень скоро пятнышко это, вслед за другими такими же, потемнеет и бесследно растворится на коже руки. Так уже было на другом пальце, на другом кулаке, на носу… Конечно, и в прежней жизни доставались Хваку всякие там ушибы, ранки, болячки, да только недосуг было к ним присматриваться, ибо всю жизнь до краев заполняли тяжкие крестьянские заботы, думы о пропитании, об урожае, о Кыске и ее нуждах, о том как перезимовать, как до урожая дожить… А сейчас он идет, себе господин, налегке: шапка, рубаха, портки, сапоги, пояс, на поясе кошель с деньгами, да секира, купленная по случаю на торжище в каком-то безымянном городке… Это пока еще совсем другая секира, не та, что Джога ему сулил, но как без оружия в дороге? Мечи – это для сударей, да для разбойников, простому пешему человеку меч почти всегда в обузу. Если короткий, вроде городского или жреческого, что на поясе крепят, то носить такой не накладно, да только при настоящей опасности толк с него не велик, если, конечно, ты не искусник по владению одноручным мечом. Двуручный меч гораздо надежнее, с таким иной раз и нечисть можно победить, но это к нему перевязь нужна, да лошадь, чтобы не на горбу через всю империю таскать… Вдобавок к тому, стража, дорожная и городская, очень уж пристально взирает на пеших меченосцев, по упредительному розыску останавливает их чаще обычного. Швыряльные ножи Хвак не жаловал, да и не умел толком ими пользоваться, поэтому одна лишь секира, да нож за голенищем – вот и все его боевое достояние. Он ведь простой человек, странник (а люди говорят: бродяга!) – и оружие под стать. Еще и рост, и кулаки при нем – людей больше себя Хвак на всем долгом пути так и не встретил: очень изредка попадались мужики длиннее ростом, но все худые, хлипкие, кость узкая, видел он и толстопузее себя, причем, нередко, но те и ростом пониже, и статью рыхлее. А чтобы высокие, широкие, дородные, да крепкие – ни одного, разве что цуцыри. Сказок-то о цуцырях множество сложено, но чтобы воочию узреть, да еще нос к носу столкнуться – нет, не было такого в прежней жизни. В прежней не довелось, а в новой – Хвак уже дважды за месяц столкнулся с цуцырями на восточной имперской дороге.

В первый раз, дело было к ночи, обошлось миром, Джога цуцыря прогнал: выставил наружу ауру свою, рыкнул на цуцыря, тот и про засаду забыл мгновенно: потрусил вперевалку прочь от дороги, коряги да кусты захрустели под тяжеленными лапами, Хвак только и увидел, что корявую спину в лунном свете. А в другой случай – тоже на ночь глядя, через двое суток на третьи после первой встречи. Местность дикая, пустынная, дорога обходная, «зимняя», кроме дорожной стражи редко кто здесь ходит, тем более во тьме… Хвак, заранее предупрежденный демоном Джогой, что поселился у него в голове, прицыкнул на Джогу и не велел тому вмешиваться.

– До поры сиди тихо! Увидишь, Джога, что дело плохо – тогда вступись за меня, ну и там… что умеешь… А покуда я сам попробую. Точно, что секира хорошая?

– Добрая человеческая секира, без изъянов. Ну, не гномьей ковки, разумеется, и не Вараманова, мною тебе обещанная, и гораздо похуже той, с которой ты на Ларро бросился… Извини, повелитель, не злись, я не смеялся, клянусь! Э-э, он уже накинулся!..

Цуцырь был не очень велик, по цуцыриным меркам, с Хвака ростом, но Хваку он почудился настоящим великаном: вот он, надвигается, толстенные лапы-руки растопырены, чтобы схлопнуться с двух сторон и раздавить меж ними добычу. А на лапах-то предлинные когтищи, это словно в тебя одним махом десяток кинжалов воткнут! Странно и боязно видеть Хваку существо, похожее на уродливого человека, но которое при этом не человек, а тупой, кровожадный и беспощадный демон, но страх не помешал, наоборот, помог Хваку успешно увернуться от жуткого двустороннего удара: Хвак отпрыгнул, но тут же, пока демон не успел вновь раскрыть руки-лапы, скакнул вперед, в плотную к демону, и со всей силы хрястнул того секирой по круглой почти безшерстной башке, лезвие секиры пробило голову насквозь и въехало в туловище демона едва ли не по грудь. Там оно и завязло. Древко секиры лопнуло, не выдержав силы, с которой был нанесен удар, демон несколько мгновений пошатался на толстых нижних лапах и упал, с остатками секиры в груди. Битва закончилась в два удара: один пустой, нанесенный цуцырем, и один смертельный, сделанный человеком.