Читать книгу "Путь пантеры - Елена Крюкова"

– Моя сестра. Она с тобой сидела. А я посуду мыла.

– Она на тебя похожа.

– Нисколько. Она задница.

Он улыбнулся.

– А если… – Нашел и сжал ее руку. – Отец войдет?

– Он спит с матерью. Они занимаются любовью.

Она легла грудью ему на грудь, животом – на его живот, прижала его тяжестью своего тела к матрацу.

– Одеяло мешает, – сказал Ром. – Оно мешает нам.

– Да. Мешает.

Она откатилась в сторону. Он сбросил одеяло, оно сползло с кровати на пол. Фелисидад лежала и раздевалась лежа, и он смотрел, как она раздевается. Стянула джинсы, футболку. Он сам помог ей снять короткую смешную нательную рубашечку.

– Что ты тут делаешь, Хавьер?

– Ничего.

Хавьер вскочил, кусал губы, вертел в пальцах кусок марли. Он оторвал его от своего крыла. Успел затолкать крылья под кровать, когда вошел Пабло.

– Что ты корчишь из себя бедного родственничка? Что рожа кислая? Ел-пил за столом со всеми, может, невкусно?

– Вкусно. Спасибо.

Мял, мял марлю. Глядел в пол.

– Что ты вечно как шут гороховый?!

– Я не шут. Не шут. Я человек.

– Давай проветрись, человек. Вали в патио. Свежий ночной ветерок. Утренний, – хохотнул Пабло. – Сигарету дать?

– Я не курю.

– А со свалки пришел – курил. Я помню.

– Я забыл.

Хавьер пошел к двери, вобрав голову в плечи.

– Да что ты какой! – потное, пьяное лицо Пако лоснилось довольством, мерцало предчувствием сна: сегодня на работу не бежать, выходной! – Будто бы я тебя ударю!

Хавьер обернулся. Его глаза странно блеснули.

– Ну, ударь.

Выпятил грудь. Пако попятился.

– Ты, ты… Не шали! Знаю вас, бандитов со свалки! Ягнятами прикидываетесь!

– Я не ягненок. Я человек.

– Ну, ну, человек, человек.

Пако протянул руку и примирительно постукал Хавьера по груди кулаком, а рука дрожала. Хавьер все мял марлю, терзал. Уже изорвал в белые нитки. Пако боялся поглядеть в его лицо. «Урод беззубый. Пугает. Может, и правда спятил?»

– Ты тише, тише…

Хавьер поднял над головой Пако два кулака. Пако не успел защититься. Хавьер ударил его наотмашь обеими руками в лицо, и Пако свалился на пол. Хавьер стоял над ним и тяжело дышал. Он дышал, как зверь на охоте.

– Я человек. Я человек. Я человек.

Поверженный Пако жалко, тонко заскулил.

– Ты! Слышишь, не бей больше! Ребенка разбудишь!

Даниэль сопел в кроватке. Желтый попугай спал в клетке, накрытый черным платком Милагрос. Хавьер оскалил беззубые десны. Поглядел на спящего мальчишку. Попугай чвиркнул под черным пологом, и Хавьер выдохнул тяжело, будто опустил на пол бревно.

– Не буду.

Вместо марли в руках белые ошметки. Белая паутина спутанных нитей.

Где мои крылья? Я уже никогда не взлечу. И она не взлетит со мной.

Пако сел, кряхтел, отряхивал локти, ощупывал затылок.

– Хочешь снотворного? Дам таблетку. Уснешь как миленький.

– Не хочу.

Хавьер подошел к сундуку, на котором спал, стащил с него матрац и кинул на пол. Лег. Пабло потирал шею, морщился.

– Ну и долбанул ты меня. И за что? Не так поглядел на тебя? Счастье твое, я выпимши и добрый. Я всегда добрый, когда выпью. А что на полу пристроился, как пес? Тебя какая муха укусила? Обидел кто? Чердак поехал?

Хавьер молчал.

Съежился на полу, на матрасе, колени к подбородку подтянул. Свернулся в клубок.

Там, далеко, высоко, на том этаже, на том свете, эти двое милуются. И она, она никогда, никогда не взлетит с ним на одних, на белых чистых крыльях. Он грязный отброс, а она раздвинула ноги перед другим. Нет крыльев. Это просто марля и проволока. Проволока и грязная марля, и больше ничего. И неба нет. Небо – это просто табачный дым. Сизый, синий дым. Дымом в воздухе написано его имя: ХАВЬЕР. А потом ее: ФЕЛИСИДАД. Оба имени пахнут горько, тают, исчезают.

Глава 28. Путешествие спящих

Бабушка превратилась в чувство. Она уже ничего не видела, не слышала, не думала – только чувствовала.

Ведомая чувством, она отправилась в полет – чувство летело само, оно летело впереди времени и жалкой мысли, которая умерла.

Бабушка летела над зимней землей и чувствовала, какая она холодная. Снеговые просторы – она чувствовала их под собой, они расстилались, как большие больничные простыни – дышали в нее метелями и пугали ее. Она чувствовала: земля закована в доспехи льда, и это повторялось раньше, и это повторится еще, и так будет всегда.

Зимние холодные нагромождения камней. Раньше это звалось домами или городами, она уже забыла, потому что умерли в ней мысли и слова. Острые и плоские строения из камней и железа возвышались, рушились, падали, дым клубился вокруг развалин; легкий мираж счастливых поселений она ощущала как легкое и сладкое дыхание ребенка, наевшегося воздушного зефира или шоколадных пирожных.

Огни среди каменных плит. Фонари среди железной арматуры. Свет, она чувствовала свет, его легкость, его нежность, пробивающуюся сквозь холодную твердую железную тьму. По железным рекам, расчертившим белую ледяную землю, бежали железные повозки, похожие на длинных железных гусениц. Занесенные снегом голые палки торчали на поверхности белой мертвой земли, и бабушка чувствовала их, как что-то равнодушно-жесткое, внутри которого – сонный, теплый, спящий сок течет медленно, скорбно, еле-еле.

Земля то возвышалась, то опадала. Вдруг обрывалась, и вместо земли расстилалась водная мятая, жатая ткань, ледяная влажная рябь без конца и начала. Море. Бабушка забыла, что на земле есть вода; она чувствовала морозное дыхание зимней воды, кромку соленого ломкого льда близ берега.

Вода заканчивалась, и под ней опять пролетала земля. Острые ножи вьюги разрезали ее куском забытого ржаного хлеба.

Зимняя земля была родная, она чувствовала это. Потом холод внизу сменился теплом, потом пахнуло жарой, и бабушка почувствовала: там, под ней, земля чужая, неведомая. Приятно и вольно было лететь высоко и свободно. Чувство поворачивало, куда хотело. Чувство вело ее, не напрягаясь, и это было как земной вдох и выдох, только гораздо счастливее.

Она ощутила легкий укол. Чувство, как сердце, сжалось и разжалось в ней – внутри того, что когда-то было ею. Сначала плавно парить на невидимых крыльях; потом камнем валиться вниз – скорее, быстрей, чтобы успеть. Успеть куда? Успеть зачем? К кому?

Когда внизу она почувствовала два сгустка живого человеческого тепла, чувство в ней дрогнуло, вспыхнуло факелом и превратилось сначала в горечь, потом во влажную, теплую соль.