Читать книгу "Король, дама, валет - Владимир Набоков"

– Мы поедем к морю, – сказала она, обернувшись к Вилли.

Она оживилась необыкновенно. Губы полуоткрылись, две серповидных ямочки появились на потеплевших щеках. Волнуясь, она стала рассказывать госпоже Грюн о летних своих платьях, о том, что солнечный загар теперь в большой моде… Драйер смотрел на нее и радовался. Она никогда не сияла так, когда бывала в гостях, – особенно в гостях у Грюн.

По дороге домой, в таксомоторе, он ее поцеловал.

– Оставь, – сказала она. – Нам нужно серьезно поговорить. Ведь правда, – это хорошая мысль. Ты, вот, завтра утром напиши туда, закажи комнаты. В той же гостинице. Франца мы возьмем, пожалуй, – но собаку оставим, – с ней только возня. Хорошо бы поскорей, – а то комнат не будет…

Но ее торопливость была теперь легкая. Кругом волны, сияние… грудь дышит так легко… на душе так ясно. Одно слово «вода» все разрешило. В ключе к сложнейшей задаче нас поражает прежде всего именно его простота, его гармоническая очевидность, которая открывается нам лишь после нескладных, искусственных попыток. По этой простоте Марта и узнала разгадку. Вода. Ясность. Счастье. Она ощутила живейшее желание сию же минуту повидать Франца, сказать ему одно, все объясняющее слово, телеграфный шифр их жизни. Но сейчас была полночь, таксомотор, Драйер, стоп, ливень, калитка, стоп, передняя, лестница, спальня, стоп – сейчас было невозможно его увидеть? А завтра – воскресенье. Вот тебе на! – Она не предупредила, что утром у него не будет, так как Драйер играть в теннис не пойдет, – слишком сыро. Но даже эта отсрочка, которая в иное время привела бы ее в бешенство, теперь показалась ей пустяшной неприятностью, – столь покойно, столь плавно двигалась ее уверенная мысль.

На другое утро она проснулась поздно, и первым ее чувством было: вчера случилось что-то прекрасное. На террасе Драйер, допив свой кофе, читал газету. Когда она появилась, – сияющая, в бледно-зеленом жоржетовом платье, он привстал и поцеловал ее прохладную руку, как всегда делал при воскресной утренней встрече. Ослепительно горела на солнце серебряная сахарница. Потом она медленно потухла. Вспыхнула снова.

– Неужели площадки не высохли? – сказала Марта.

– Три дня шел ливень, – ответил он, продолжая двигать глазами по строкам газеты. – И сегодня – погода неверная. В Египте нашли в гробнице игрушки и розы, – им три тысячи лет…

– Ты написал насчет комнат? – – Он закивал, не поднимая глаз, и продолжал кивать по инерции, все тише.

Кивай… кивай… это теперь не имеет значения. Франц отлично плавает, – это тебе не теннис. Он родился на большой реке. Она тоже родилась на большой реке, – может держаться на воде часами… навзничь, бывало, лежит, вода колышет, хорошо, прохладно… И эти мысли скользили с какой-то изящной плавностью, без толчков, без усилия. Не выдумывать надобно было, а только проявлять то, что уже наметилось.

Он шумно сложил газету и сказал:

– Выйдем, погуляем… А? Как ты полагаешь?

– Иди один, – ответила она. – Мне нужно кой-какие письма написать.

Он подумал: а что если ее попросить, нежно попросить? Сегодня свободное утро. В кои-то веки раз…

Но как-то так вышло, что он не сказал ничего. Через минуту Марта с террасы увидела, как он, с макинтошем на руке, открывает калитку, пропускает вперед Тома, как даму. удаляется, закуривая на ходу.

Некоторое время она сидела совершенно неподвижно. Горела и потухала сахарница. Вдруг на скатерти появилось сизое пятнышко, расплылось, – потом рядом другое, третье; капля упала ей на руку; она встала, глядя вверх. Горничная стала поспешно убирать посуду, скатерть, тоже поглядывая на небо. Марта ушла в дом. Где-то звякнуло окно. Горничная, уже вся мокрая, держа скатерть в охапке, смеясь и бормоча, метнулась с террасы на кухню. Марта стояла посреди потемневшей гостиной, приглаживая виски и улыбаясь. Она подождала еще несколько минут. Все кругом журчало, шелестело, дышало. Она подумала, не предупредить ли сперва по телефону, – но нетерпение ее было так живо, что возиться с телефоном показалось лишней тратой времени. Она быстро пошла в переднюю, надела, шурша, резиновое пальто, схватила зонтик. Фрида принесла ей из спальни шляпу и сумку. «Обождали бы, – сказала Фрида, – очень сильный дождь». Она рассмеялась, сказала, что идет на почту. Дождь забарабанил по тугому шелку зонтика. Хлопнула калитка, обрызгав руку. Она быстро пошла по зеркальной панели, спеша к стоянке таксомоторов. И вдруг что-то случилось. Солнце с размаху ударило по длинным струям дождя, скосило их, – струи стали сразу тонкими, золотыми, беззвучными. Снова и скова размахивалось солнце, – и разбитый дождь уже летал отдельными огненными каплями, лиловой синевой отливал асфальт, – и стало вдруг так светло и жарко, что Драйер на ходу скинул макинтош, а Том, несколько потемневший от дождя, сразу оживился и, подняв хвост трубой, пошел походом на рыжую таксу. Том и такса, оба желавшие друг дружку понюхать под хвост, довольно долго вращались на одном месте, пока Драйер не свистнул. Шел он медленно, поглядывая по сторонам, так как попал в довольно интересные места, где бывал редко, хотя это находилось недалеко от дома. Кое-где строилась вилла, или высилось новое огромное здание, словно составленное из тех розовых, ладных кубов, из которых дети строят дома. А кругом блестели на мокром солнце зеленые участки, аккуратные огородики, где там и сям круглилась телесного цвета тыква. Потом начался опять кусок города – постарше, да посерее, – и вдруг из какой-то пивной, вытирая ладонью рот, вышел Франц.

– Неожиданный случай, – воскликнул Драйер, держа племянника за пуговицу. – Так, так… Вот оно что. Случай. Ты что тут делаешь? Пьянствуешь?

Франц вяло ухмыльнулся. Они пошли рядом. Глубоко сияли лужи.

Им почти никогда не приходилось быть вдвоем, беседовать с глазу на глаз. Драйер теперь почувствовал, что им ровно не о чем говорить. Это было странное чувство. Он попробовал его уяснить себе. Да, действительно, – он всегда видел Франца у себя в доме, за ужином, в присутствии Марты, – и Франц естественно подходил к обычной обстановке, занимал давно отведенное ему место, – и Драйер с ним не говорил иначе, как шутливо-небрежно, – не думая о том, что говорит, принимая Франца как бы на веру среди прочих, знакомых предметов и людей. Тайную свою застенчивость, неумение говорить с людьми по душам, просто и серьезно, Драйер знал превосходно. Сейчас его н пугало и смешило молчание, которое наступило между ним и Францем. Он не имел ни малейшего понятия, как это молчание прервать. Он кашлянул и искоса посмотрел на Франца. Франц шел, глядя себе под ноги. Он был, вероятно, подвыпивши.

– Я тут живу поблизости, – сказал Франц, и сделал неопределенное движение рукой. Драйер на него смотрел. «Пусть смотрит, – думал Франц. – Все бессмысленно в жизни, – и эта прогулка тоже бессмысленна. Но только все-таки лучше, чтоб говорилось что-нибудь, – все равно что…»

– Так, так, – сказал Драйер. – Ты вот. кстати, мне и покажешь свою обитель. Очень интересно.

Франц кивнул. Молчание. Погодя, он указал рукой направо. – н оба невольно ускорили шаг, – чтобы дойти до поворота, чтобы сделать хоть одно не совсем бесцельное движение: – повернуть направо. Том молчал тоже. Он не очень любил Франца.