Читать книгу "Витязь на распутье - Валерий Елманов"

– С тем, о чем ты сказываешь, владыка, спорить не берусь, – вежливо произнес я, когда Гермоген умолк, сделав паузу, и выжидающе поглядел на меня – убедил или нет. Еще бы я спорил, если из того, что он перечислил, понял только слово «женонеистовый», а остальные так и остались загадочными. – Однако своему княжескому слову привык быть верен до конца. И дадено оно мною было государю Дмитрию Иоанновичу в том, что и сам не стану чинить крамолу, и Федора Борисовича уберегу от нее, а потому козни чинить государю не намерен.

– Неужто смиришься с тем, что окаянный так и будет казну расточати да злоречети на веру православную?! – возмущенно осведомился Гермоген. – Али ты помыслил, будто я лжесловлю на него, огульно поречение[61]возлагаю?

Я неопределенно пожал плечами, давая понять, что это не мое дело – огульно или нет, но митрополит не унимался.

– Да ты сам рассуди. – И он принялся загибать пальцы. – В лазню[62]ходит редко, святой воды яко черт чурается, опосля дневной трапезы не почивает, к тому ж ведомо мне, что и латинских попов доселе при себе держит да на Руси желает церкви латинские ввести. Так неужто смолчишь, на оное поругание глядючи?! Неужто не выдернешь его, яко драчие[63], с палат царевых, уподобясь Феодору Стратилату, кой расколол статуй язычный во славу истиннаго бога?!

Ответить можно было много чего, в том числе и упомянуть про молчание самих церковных иерархов, когда на Руси был именно такой царь, которого им хотелось бы, то есть православный в доску. Вообще-то Гермоген тоже находился в Москве, когда там готовили и чуть не учинили расправу над царской семьей, так чего ж не выступил публично, как, например, отец Антоний?

Однако я не стал переходить в атаку, напоминая ему про его собственные прегрешения, а вместо этого еще раз твердо повторил о данном Дмитрию слове, которое нарушать не привык ни при каких обстоятельствах, да еще категорически отверг сравнение со своим тезкой – очень уж мне не понравились пакости этого мученика.

– Сам ныне зрю, что не стратилат ты, но тирон[64], – презрительно фыркнул негодующий владыка, сурово поджал губы, резко развернулся и подался к выходу. У самых дверей он остановился и строго произнес: – Бог, егда хочет показнити человека, отнимает у него ум. Ныне воочию зрю, что над тобой он оную казнь уже свершил.

Я хотел было обидеться и возразить, но Гермоген уже не обращал на меня внимания, гневно топая без остановок вперед и только вперед, и я решил не перечить. Ну и пускай дурак. В конце концов, главное быть, а не казаться, и вообще на всех не угодишь.

Зато другое было непонятно. Наваждение какое-то на всех нашло или, выражаясь языком моей ключницы Петровны, которая по совместительству еще и бывшая ведьма, черный морок кто-то на Русь напустил? Иначе чем объяснить всеобщее помешательство насчет заговоров? Ну я еще понимаю Шуйского, торопящегося выловить ту самую золотую рыбку, пока вода в пруду на Руси еще мутная и действительно надо поспешать, но митрополит-то вроде бы божий человек, а туда же…

Какое время дикое настало!..

Какая непонятная пора!..

Работников в стране совсем не стало,

А Робеспьеров стало до хера!..[65]

«Зато теперь вроде бы с этим вопросом покончено», – сделал я вывод уже на струге, понадеявшись, что владыка наконец-то укатит в Казань, но забыл про Шуйского, который «выздоровел» сразу, едва мы с митрополитом отправились в Ипатьевскую обитель.

По всему получалось, что на самом деле боярин не угомонился, только на сей раз решил действовать тоньше и в первую очередь устранить нежелательных свидетелей, для чего и отправил Гермогена вместе со мной в монастырь, чтобы без помех попытаться уговорить царевича встать на мятеж.

Был боярин вновь сладкоречив, весьма убедителен, и в его раскладе получалось, что предстоящий переворот – пара пустяков. Главное – это заманить ничего не подозревающего государя в Кострому. Да и предлог для этого особо искать не надо, благо что Федору идет семнадцатый год, так что время для женитьбы приспело. Вон, к примеру, взять Марию, дочку князя Петра Ивановича Буйносова-Ростовского. Ох какая справная девица. Шестнадцатый годок идет, но уже хороша. Одним словом, стоит только Федору пригласить Дмитрия на свадебку, как тот непременно прикатит, ну а дальше…

Заодно Василий Иванович намекнул, что вчерашний разговор насчет царевны остается в силе:

– Считай, государь, что оное – мое вено[66]за невестушку. Коль Дмитрия не станет, то и запрета, стало быть, тоже, и тогда, чтоб породниться, нам с тобой помех не будет.

Одно хорошо – Годунов хоть, в отличие от меня, и колебался, но согласия все равно не дал, заявив, что вначале должен потолковать с князем Мак-Альпином. И напрасно боярин вертелся вокруг него и так и эдак – царевич остался непреклонен.

– А может, и впрямь? – робко осведомился Федор, сидя у меня в кабинете – на сей раз разговор происходил в моем тереме.

– Ты уже научился управлять державой? – поинтересовался я.

– Да это-то тут при чем? – досадливо отмахнулся он.

– При том, что все должно следовать в свой черед, – сердито отрезал я. – И вообще, куда ты спешишь?! Шуйский прав в одном: надеть на тебя шапку Мономаха не очень сложно, но ты задумайся – что будет потом?

Федор недоуменно пожал плечами, давая понять, что там-то думать особо нечего – и без того все ясно.

– Будем жить-поживать да добра наживать, – несмело улыбнулся он мне.

– Ну да, – кивнул я, съязвив: – Как бы было и в самом деле хорошо, если б жить этак вместе, под одной кровлей, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!

Федор немедленно закивал головой и заулыбался еще шире, поначалу восприняв мое цитирование гоголевского Манилова за чистую монету. Я уж хотел было продолжить насчет совместного проживания на берегу какой-нибудь реки и строительства огромного моста, но тут царевич, будучи догадливым и завидев ироничную усмешку на моем лице, наконец-то сообразил, что на самом деле я не собираюсь с ним ни философствовать, ни углубляться.

Улыбка сползла с его лица, и он растерянно заморгал. Парень явно не представлял себе дальнейших перспектив. Пришлось растолковать, что к чему. Для начала я усомнился, что Шуйский стал таким рьяным защитником православной веры, на устои которой якобы покушается Дмитрий.

Да и в каких местах покушается на нее государь? Что-то я не заметил ничего эдакого. Разве что запретил обрызгивать его святой водой всякий раз, как он выходит из своих палат, так ведь если всякую мелочь называть устоями, то все мы в какой-то мере тогда их нарушаем.