Читать книгу "Тайны Питтсбурга - Майкл Чабон"

Однако эта самая связь утверждала тот факт, что теперь Флокс бесповоротно принята в лоно моей семьи. Она познакомилась не только с моим отцом, чего, кстати сказать, я не хотел, но и с дядюшкой Ленни. Теперь ей осталось только обернуться и увидеть их, двух уродов с пистолетами, льва и единорога, поддерживающих щит на гербе моей семьи.[45]Я вцепился в край стола. Все люди, которых я любил, с которыми проводил время, вместо того чтобы помочь мне выбраться из мира, где я родился, еще прочнее привязывали меня к нему. Флокс, кузина ныне покойной жены какого-то мафиози, поглощала ужин, оплаченный вашингтонской семьей. Могущественный толстяк, который дружески похлопывал по руке моего отца и поедал ее глазами через стол, был, хоть и косвенно, боссом Кливленда, грозившего вступить в контакт с отцом. Чем больше я об этом думал, тем острее чувствовал, как тяжелая пища убийственно медленно соскальзывает в мой желудок, будто кусок льда. Есть люди, которые на стресс реагируют мигренями. Я же все переживания воспринимал желудком.

— Ах да, Марджори, боже мой! — Голос дядюшки Ленни выбился из тихой беседы, которую он вел с моим отцом, и заинтриговал всех за столом. Я сидел словно палку проглотивши.

— Флокс, как жаль, что ты не застала мать Арта. Она была замечательной девочкой. На пианино играла как ангел. Она была просто красавица. Элейн?

— Неужели ты думаешь, что я забыла? Ангел, чистый ангел. Да, Арт?

Я покосился на Флокс, которая смотрела на меня так, будто я был чем-то расстроен, потом перевел взгляд на отца. Тот вздохнул. Внезапно он показался мне очень уставшим.

— Я помню, — пробормотал я. — Извините. — Я встал и вышел из-за стола. В туалете я опустился на колени перед унитазом. Меня рвало целых двести сорок громоподобных щелчков кварцевых часов, которые отец подарил мне на окончание учебы.

— Арт, — говорила мне позже Флокс. Мы лежали в постели. Настроечная шкала ее радиоприемника испускала едва различимое зеленое свечение, слабый, затерянный вдалеке голос Пэтти Пейдж пел «Старый Кейп-Код». — Что случилось? Расскажи. С твоей стороны было грубо так уходить. Мне стыдно за тебя.

Я проговорил в подушку, которая пахла «Опиумом» и мылом:

— Отец все понял, а насчет Ленни и Элейн не беспокойся.

— Но что произошло? Все дело в твоей матери? Почему при одном упоминании о ней ты всегда расстраиваешься?

Я прижался грудью к ее спине, как ложка к ложке, и заговорил прямо в мягкую и чуть влажную мочку уха.

— Прости меня, — шептал я. — У каждого есть запретные темы, правда?

— У тебя их слишком много, — сказала Флокс.

— Эта песня сводит меня с ума, — пожаловался я.

Она вздохнула и сдалась.

— Почему?

— Не знаю. Ностальгия, наверное. Она заставляет меня чувствовать ностальгию по тем временам, которых я не знал. Меня тогда еще не было.

— Держу пари, что я действую на тебя точно так же, — заявила она.

Так действовало на меня все, что я любил.

15. Музей Реальной Жизни

Я околачивался возле Фабрики по Производству Облаков в самый жаркий день лета. Стоял, прижавшись спиной к сетке ограды. Небо затягивала желтовато-серая питтсбургская хмарь, но пот уже приклеил волосы ко лбу, а рубашку — к спине. Кливленд опаздывал на десять минут. Я смотрел на черный, без окон, торец здания Института Карнеги, наблюдал за тем, как люди проскальзывают по черной лестнице к заднему входу в кафе музея. Там работали две славные старушки словачки, подававшие одетыми в прозрачные пластиковые перчатки руками шленде с ветчиной и другую сытную снедь. Я задумался о том, почему всегда предпочитал это кафе динозаврам, бриллиантам или даже мумиям. Потом стал глазеть на неприступную Фабрику, которая как раз заработала на полную мощь, выпуская одно идеальное облако за другим. На фоне скучного сырого неба эти облака почему-то казались белыми и хрустящими. Я откинул голову назад и стал пускать клубы дыма в такт с работой клапана Фабрики. Этим утром после завтрака мы впервые поссорились с Флокс, накричав друг на друга. Теперь у меня дрожали руки.

Она не хотела, чтобы я покинул ее кровать, ее стол на кухне, ее колени, когда закончу зашнуровывать ботинки. Но я начинал нервничать: вот уже три дня я не разговаривал с Артуром и Кливлендом. А три дня, по моим подсчетам, составляли ровно три процента моего драгоценного лета, целую пропасть времени, расточать которую мне казалось непростительным. Я так и не расстался с июньской радужной мечтой провести лето, паря в восходящих потоках воздуха, как бумажный самолетик над гомонящим пеклом Таймс-сквер. Мои глупые упования были по-прежнему связаны с этой глупой парочкой. Я чувствовал, что должен встретиться с Кливлендом, даже если придется вступить вместе с ним в тот мир, в который я поклялся ногой не ступать. Флокс же я кричал что-то другое. Я не помню, что именно говорил, но уверен, что это было абсурдно, вульгарно и мелочно.

Выкурив еще одну сигарету, я услышал рокот мотоцикла Кливленда. Он взлетел на бордюр в конце моста Шинли-Парк, и я пошел ему навстречу, но увидел, что он выключил мотор, слез с сиденья и повесил шлем на руль. Я остановился и стал ждать.

Мы обменялись рукопожатиями. И он прошел мимо меня прямо к запертым на висячий замок воротам, ведущим к Фабрике. Он продел пальцы в шестиугольные ячейки сетки и стал смотреть вверх, на высокую трубу с волшебным клапаном. Я подошел к нему и встал рядом, но таращился не на шипящую белую продукцию Фабрики, а на его лицо. Исключая облака, отражавшиеся в стеклах его очков. Он был немыт, длинные волосы висели слипшимися прядями, на щеке чернело пятно. По выражению его лица, набрякшим векам и сухим губам я угадал, что у него похмелье, тем не менее он улыбался новорожденным облакам и тряхнул сетку ворот — от счастья, как мне показалось.

— Осторожнее, — сказал я. — А то еще оторвешь.

— Как-то я их уже отрывал.

— Не сомневаюсь.

— Знаешь, эта чертова Фабрика… — Он уцепился за ворота еще сильнее и рванул их на себя.

— Что?

Он посмотрел на меня. Я заметил, что костяшки его пальцев побелели.

— Знаешь, куда я тебя сегодня отвезу?

— Догадываюсь. Что ты хотел сказать?

— Я нищ, Бехштейн. У меня нет ни цента, — произнес он хрипло.

— Ну и что? Послушай, я знаю, почему люди начинают работать на дядюшку Ленни.

— Нет, ничего ты не знаешь. — Он еще сильнее рванул на себя проволочную сетку ограды. — Ничего ты не знаешь. К черту деньги! И сами деньги от черта. К черту и от черта. Я нищ… — Его голос стих. — Что-то обязательно должно измениться. Я люблю Джейн, Бехштейн.

И тогда я увидел, что он не страдает от похмелья, а еще не протрезвел. Скорее всего, Кливленд даже не ложился спать.