Читать книгу "Я - судья. Божий дар - Татьяна Устинова"

Лена вспомнила Сашку, когда той было два года. Оставить ее на весь день? Да упаси бог! Ее на пять минут было страшно оставить!

Разумеется, лишение родительских прав — это крайняя мера. Своим решением Лена сделает Диму Калмыкова, мальчика, которого она даже не видела ни разу в жизни, кроме как на фотографиях в деле, круглым сиротой. Но, наверное, лучше быть живым сиротой, чем случайно выпасть из окна, которое мамаша предусмотрительно оставила открытым.

Что ж, значит, так тому и быть.

* * *

Встать, суд идет!

Грохот отодвигаемых стульев. Невнятный шепоток, Калмыкова отворачивается от подруги Судаковой, снова надевает маску великомученицы.

Лена зачитывает решение:

— В ходе судебного заседания суду были представлены факты, подтверждающие недобросовестное отношение Калмыковой Нины Ивановны к своим родительским обязанностям по воспитанию несовершеннолетнего сына, Калмыкова Дмитрия Сергеевича. В результате неисполнения гражданкой Калмыковой обязанностей по воспитанию сына Калмыкову Дмитрию был нанесен серьезный физический и психологический ущерб. Принимая во внимание, что жизнь ребенка подвергается опасности и руководствуясь статьями 69–71 Семейного кодекса Российской Федерации суд принимает решение лишить Калмыкову Нину Ивановну родительских прав и передать Калмыкова Дмитрия Сергеевича в дом ребенка. Ответчик? Вам понятно решение суда?

— Понятно мне все! Только я с таким решение не согласна! Я его жизнь опасности не подвергала и буду жаловаться! — заявила Калмыкова.

Ее подруга согласно закивала: мол, нужно жаловаться, как без этого.

— В течение десяти дней со дня принятия решения в окончательной форме оно может быть обжаловано в кассационном порядке, — сказала Лена. — По истечении этого срока можете в любое время подать иск на восстановление вас в родительских правах.

«Не будет она восстанавливаться, — подумал Дима. — Не тот человек. На ребенка ей плевать». Такая тетка, как Калмыкова, могла бы подать иск о восстановлении родительских прав только в том случае, если бы, например, неожиданно выяснилось, что папаша Калмыков оставил сыну приличное наследство. Но, судя по имеющейся у них информации о смерти Калмыкова-старшего, рассчитывать на это не приходится. Так что Димочка проведет ближайшие два года в доме малютки, а потом его переведут в детский дом. Если, конечно, ему не повезет и какие-нибудь добрые люди не усыновят его раньше.

* * *

Я посигналила грязному «волгарю», который еле-еле тащился впереди меня. Перед ним было пусто, но он никак не хотел наддать. А может, не мог — старый он был и выл надрывно, как самолет-бомбардировщик времен войны. Во всяком случае, в кино они воют именно так. При этом рухлядь никак не желала покидать крайний левый ряд. И дорогу уступать тоже не желала. Я снова посигналила. Я спешила домой. Домой, домой, смыть с себя этот день, перестать думать про Калмыкову, выбросить ее из головы хоть ненадолго… Хорошо, наверное, что я никогда не видела и не увижу маленького мальчика, которого сегодня оставила сиротой. Так, наверное, легче. Только все равно тяжело. Как же все-таки несправедливо устроена жизнь! Вот есть Джонсоны, которые безумно хотят ребенка, но никак не могут его завести. А есть Калмыкова, которой ребенок только мешает жить. При этом она его запросто рожает. Ребенок Калмыковой — сирота при живой матери и никому на свете не нужен. Ребенка Джонсонов рвут на части биологические родители и суррогатная мать. Где справедливость? Где логика? Почему мудрый Господь Бог не устроит как-нибудь так, чтобы всем было хорошо? Например, пусть бы Людмила забрала себе Лысика-Люиса. А Джонсоны — Димочку Калмыкова. И всем было бы счастье. Но нет, так не бывает. Нечего и мечтать. Хватит. Хватит-хватит, довольно, прекрати! Ты приняла решение, дело закрыто. В конце концов, никто не умер, все живы и относительно здоровы, Калмыкова может подать кассацию, и если она этого не сделает — не моя печаль. Но почему же тогда грустно мне?

Я снова посигналила «волгарю». Реакция — нулевая.

Надо сегодня непременно позаниматься с Сашкой английским. С английским у нее в очередной раз нарисовались проблемы, завтра четвертная контрольная, а дочка не готова. Сама Сашка подготовиться к контрольной не сможет. Во-первых, потому что не сможет, и все тут. Во-вторых — потому что Сенька снова живет у нас, и сейчас, вместо того чтобы сидеть над учебниками, Сашка его развлекает и заваривает ему чай с малиной.

Да-да, уважаемые господа судебные заседатели, вы не ослышались, сестра снова подкинула нам сына. У Натки личная жизнь бьет ключом, и вместо того чтобы ехать с работы домой и заниматься ребенком, она едет со своим Лешиком куда-нибудь в ресторацию или на дачу выяснять отношения. Лешик — Наткин последний кавалер, главред издания, в котором сестра работает верстальщицей. Не первой молодости, с брюшком, на носу у него бородавка, в паспорте — два штампа о разводе и три — о браке, детей суммарно четверо. Зато Лешик небедный и талантный, недавно подарил Натке машину. К тому же он умен, образован, знает массу интересных людей и написал то ли две, то ли три книжки про политиков. Натка искренне считает его гениальным и готова за эту гениальность простить бородавку на носу и четверых детей. Впрочем, галантность Лешика, наверное, тоже играет не последнюю роль. И почему на сестру вечно западают немолодые толстые мужики с большим количеством детей? То Борюся был, теперь вот этот нетленный гений…

Когда Лешик только начал обхаживать сестру, все было прелестно. Подарки-поездки-поцелуи, короче — полный шоколад. Сенька, правда, в основном жил у нас, потому что ну не устраивать же романтику при ребенке?

Теперь Натка с Лешиком вот уже третий месяц нещадно собачатся. И Сенька снова обретается у нас. Ну не ссориться же при ребенке…

Скандал вышел потому, что Лешик, видите ли, по-прежнему не только существует на одной территории с женой, но еще и спит с ней. Хотя клялся Натке в любви и божился, что отношения с супругой у него чисто формальные. Раз в две недели Натка расстается со своим гением навсегда, несколько дней пребывает в депрессии, затем следуют примирение и всплеск страсти, после чего они снова расходятся, побив предварительно некоторое количество посуды. Через неделю Лешик приезжает мириться, покупает очередной сервиз — и все по новой.

В начале недели сестра опять привезла нам Сеньку, сказала, что на сей раз все серьезно и ей нужно несколько дней, чтобы расставить точки над i. Она-де окончательно вознамерилась расстаться с Лешиком.

Я почти поверила, хотя все равно не очень поняла, почему, чтобы расстаться с любовником, требуется несколько дней. Впрочем, Натке начхать, поняла я ее или нет.

На второй день Сенька затемпературил. Наверное, подхватил простуду в саду. Я принялась названивать Натке. Автоматическая женщина в трубке сообщила, что абонент недоступен, и предложила оставить сообщение. Вечером от Натки пришла эсэмэска: «Я жива, говорить не могу, перезвоню, твоя ехидна». Что да — то да. Ехидна и есть.

Сеньку я, разумеется, оставила дома (куда больному ребенку в сад?). Полдня он смотрел телик, потом из школы пришла Сашка, померила ему температуру, накормила его обедом, дала лекарство. Вчера, когда я приехала с работы, он плакал и хотел к маме. Кое-как удалось отвлечь его книжкой про Мумми-троллей. Я читала племяннику, пока он не заснул — несчастный и зареванный, прижимая к щеке кролика, которого Натка купила ему на день рождения. Сашка, пока я читала, сидела на кухне со своей алгеброй. Потому что делать алгебру и при этом слушать про Мумми-троллей — невозможно.