Читать книгу "Басилевс - Виталий Гладкий"

– Ах, глупый, глупый… – Сария присела рядом и крепко прижала сына к себе. – Ты один у меня, сынок. Единственный. Ты моя любовь, надежда, моя жизнь. Если Папай[206]заберет тебя в свои златокованные чертоги, моя душа истлеет, кровь превратится в песок. Прошу тебя, не спеши на поле брани. Успеешь. Мне не нужна твоя воинская добыча. Мне нужен ты…

«Конь, мне необходим боевой конь… – думал тем временем Савмак, сжимая рукоятку акинака. – О, Гойтосир[207], повелитель стрел, помоги! Я так хочу, чтобы меня приняли в дружину Зальмоксиса…»

Эрот просидел в харчевне почти до вечера. Компанию ему составлял хозяин харчевни Мастарион, рослый сорокалетний мужчина с низким скошенным лбом, заросший почти до глаз густой неухоженной бородой. На левой руке Мастариона не хватало двух пальцев, широко расставленные глаза косили, из-за чего нельзя было понять, куда он смотрит.

– …Нет, нет, плачу я! – упорствовал Эрот, делая вид, что хочет распустить завязки своего кошелька.

– Зачем обижаешь меня? Ты мой гость… – изображал себя оскорбленным Мастарион, пытаясь на глаз определить сколько монет может быть в кошельке приятеля и какого они достоинства.

– Ну, если ты настаиваешь… – с невинным простодушием отвечал ему Эрот и в который раз привязывал кошелек к поясу.

Конечно же, Мастарион и не догадывался, что в этом кошельке дребезжали только медные оболы; серебряные монеты, плата за вчерашнее выступление перед молодой скифской знатью, друзьями Палака, лежали за пазухой Эрота…

– Подскифь[208]! – пододвигал рапсод к хозяину харчевни свой фиал, показывавший дно с обескураживающей Мастариона скоростью.

Мастарион с вожделением вздыхал, поглядывая на кошелек Эрота, и наливал из кратера неразбавленное вино серебряным киафом, невесть каким образом оказавшимся в этих убогих саманных стенах, один вид которых навевал грустные мысли.

Они сидели в задней комнате, крохотной, как мышеловка, отделенной от обеденного зала перегородкой из вязок камыша. Впрочем, то помещение, где располагались клиен-ты Мастариона, залом назвать было трудно – глинобитный пол, посыпанный грязным песком, стены из поточенного мышами самана с кое-где сохранившейся побелкой неизвестно какой давности, потолок из неокоренных жердей, лохматившихся черной от копоти корой. Подслеповатые окна были затянуты вычиненными до полупрозрачности бычьими пузырями, а сколоченная на скорую руку дверь болталась на ременных петлях.

Людей в харчевне было мало. В обед сюда забрели четыре скифа-кочевника, пригнавшие в Неаполис от самого Борисфена[209]стадо быков – дань вождя их племени царю Скилуру. Привыкших к оксюгале[210]скифов поразило изобилие дешевого и крепкого виноградного вина. В их кочевье вина эллинов были редкостью, и пили их только знать и старейшины. Беднякам они были не по карману. Потому, дорвавшись к кислому и терпкому боспорскому, скифы упились до изумления, оставив в цепких руках Мастариона не только свои скудные сбережения, но и все более-менее ценные вещи, вплоть до кожаных кафтанов.

Ближе к вечеру в харчевню потянулись и воины городской стражи. Добрый кусок конины, приправленный пряными травами, вызывал жажду, и стражники, несмотря на запрет, утоляли ее отнюдь не родниковой водой, привозимой в Неаполис из балки за стенами города, где били ключи. Но долго они в харчевне не задерживались – быстро осушив чашу-другую, спешили в свои казармы на вечерний смотр перед выходом в дозор.

Когда жаркое солнце подернулось вечерней дымкой, и длинные тени улеглись на уставшие от дневной суеты улицы и переулки, в харчевню стали заходить и люди степенные, немногословные, с деньгами: камнерезы, кузнецы, гончары, кожемяки, ювелиры. Эти располагались обстоятельно, надолго, заказывали по эллинскому обычаю разбавленное холодной водой вино – немного, но хорошего качества. Еда, предлагаемая Мастарионом, была немудрена, но сытна: кровяная похлебка с луком и зажаренный бараний рубец, набитый смесью пшена, свиного сала и мелко насеченных куриных потрохов. Кроме скифов, среди ремесленников были и эллины, заброшенные капризной судьбой на эту окраину Ойкумены[211]нередко помимо их желания, а также фракийцы, иллирийцы, колхи[212], меоты[213]… – да мало ли славных мастеров из далеких стран услаждали взоры скифиской знати красивой посудой, украшениями бесценными, доспехами чеканными, мечами харалужными. Знали богатые скифы толк в красивых и прочных вещах и платили, не скупясь.

– Провалиться мне в Тартар, любезнейший Мастарион, но это вино – дрянь, помои! – вскричал Эрот, отведав новую порцию хмельного напитка, принесенного служанкой-меоткой.

– Как ты посмела, негодная, моему другу…ик!… лучшему другу подать такое вино?! – попытался изобразить гнев Мастарион; несмотря на свой внушительный рост и вес, в застолье он оказался послабее рапсода.

– Господин, но ты мне сам сказал, чтобы я принесла это, вместо родосского, – с негодованием воззрилась на него меотка.

– Врешь, ай, врешь! – поспешил перебить ее Мастарион. – Убери этой пойло и выплесни на улицу. Нет, постой! На улицу не нужно. Замени родосским. Нет, давай лучше косское. Оно покрепче… – вцепившись в рукав Эрота, он забормотал, заискивающе заглядывая ему в глаза: – Вре-ет, паршивка… Чтобы я тебе, своему… Никогда! Веришь?

Презрительно фыркнув, служанка вышла.

– Скажи, Мастарион, за что тебя изгнали из Ольвии?

– Как другу… только между нами. Цс-с! – приложил палец к губам хозяин харчевни. – Ни-ни… Никому.

– Клянусь палицей Геракла, буду нем, как рыба.

– О! Хорошая клятва! Богам олимпийским не верю. Нет!

– Не богохульствуй, Мастарион, – улыбнулся рап-сод. – А то Харон – старикашка злопамятный…

– Враки! Все вранье, мой Эрот! – беспечно махнул рукой Мастарион. – Единый бог, пред кем преклоняюсь – лучезарный Гелиос[214].

– Теперь мне понятно… – посерьезнел рапсод. – Но не стоит кричать об этом на всех углах.