Читать книгу "Украсть Ленина - Алекс Тарн"

Увы, как в воду глядел Владилен. Помешали враги степаненковскому счастью, еще как помешали. Той же ночью вспыхнул и запылал с таким трудом отстроенный шалаш. Наутро от сооружения остался лишь обугленный решетчатый каркас.

— Может, молния? — предположил экстренно вызванный из города Цезарь.

— Грозы не было… — отвечала Екатерина Вилоровна, нервно комкая в кулачке платочек. Она ощущала себя погорелицей, потерявшей в огне пожара все свое имущество.

— Да не убивайся ты, Катя, — успокоил ее император. — Каркас-то цел! Был бы скелет, а мясо нарастет. Закажи еще пару машин сена и дело с концом.

Новый шалаш был возведен совместными усилиями четы Степаненко и нескольких отборных бойцов из команды Цезаря, специально присланных по такому случаю. Он сгорел через два дня. Стоя у окна, Екатерина Вилоровна взирала на языки жадного пламени, пожирающего дело ее жизни. Она готова была поклясться, что видела у ближней опушки пляшущие силуэты торжествующих врагов.

Для охраны третьего шалаша Цезарь установил ночную стражу. Двое здоровенных детин патрулировали вокруг, еще один сидел в засаде внутри. Он едва успел выскочить, когда несчастное строение вспыхнуло. На этот раз шалаш подожгли издалека, горящей паклей, примотанной к стреле.

— Да-а… третий раз — пидорас… — загадочно заметил Цезарь, стоя у пепелища, и пояснил недоумевающей Екатерине Вилоровне. — Я к тому, что это уже система. Беспредел. Что ж… будем мочить.

— Пока что вы мочитесь нам на голову! — отрезала Степаненко сердито. — Что это за крыша такая драная? Шалашика прикрыть не можете!

Император явственно скрипнул зубами, и обычно тусклые пятаки в его глазницах сверкнули, как свеженачищенные. Любой испугался бы на месте Екатерины Вилоровны, любой, но не она. Она пережила уже три пожара и не боялась ничего. Таинственная закулиса, зловещий заговор угрожали ее хрустальной мечте. Но кто? Кто он, этот загадочный враг?

Вообще говоря, поиск всяческой тайной подоплеки давно уже стал главной и основной темой застольных, рабочих и даже интимных разговоров не только супругов Степаненко, но и подавляющего большинства граждан. А ведь когда-то все было иначе. Когда-то граждане увлекались совсем другим. Например, читатели упражнялись в чтении между строк, в то время, как писатели — в составлении извилистых иносказательных конструкций. Это умение достигало невиданных, фантастических высот. Из порядка расположения полувосковых фигур в кремлевском филиале музея мадам Тюссо делались уверенные геополитические выводы, а строчка «усмехается в усы» превращала невинный стишок про кота в гимн протеста.

Несчастные цензоры употевали вычеркивать реплики из классических пьес. Даже молчаливое искусство балета таило в себе опасность: а ну как дрыгнут ногой в нежелательном направлении? Где оно, нынче, нежелательное? На востоке? — Вот и дрыгнут на восток! Или, не дай Бог, махнут рукой на запад? И ведь махали, махали! А уже на следующий день по всем тесным пятиметровым кухням, по бесконечным коридорам прокуренных учреждений, по столицам, по хрипящим задушенным динамикам коротковолновых приемников: «Вы слышали? Неужели нет?! Да об этом уже весь мир говорит! Ну да! Махнул! Еще как махнул! На запад! — Да нет, не на запад! — А на что? — Ну, это ведь понятно на что! Удивительно, как он еще на свободе…»

Кто-то сует ту страннейшую и страшнейшую из эпох под марксову бороду, кто-то — под ленинскую лысину, под рябую сталинскую рожу, под брежневские брови… глупости! На самом-то деле вот она, туточки — под вертким языком старины Эзопа. Это все он, лукавый бродяга, он, с его кривым ухмыляющимся зеркалом и двойным, тройным, пятерным смыслом обычных на вид слов. Слово «мир», таящее в себе войну, слово «счастье», чреватое бойней, слово «работа», обмотанное колючей проволокой. Язык до Киева доведет? А до Колымы не хотите? А до Освенцима? Ну уж, скажете, право… кто же в такие места хочет? А никого и не спрашивают. Сказано ведь: «доведет». А ведут, бывает, и под конвоем…

Но это все «когда-то». Было и прошло. Прощай, дедушка Эзоп, прощайте классики эзопова жанра, мастера тонкого намека, писатели двусмысленных саг. Кому вы интересны теперь, в новые времена, разнообразные, как помойка, где все наружу, все напоказ — и внутренности, и гениталии? Никому. Новое время — новые песни, новые писатели. А что же читатели — те, которые столь уютно чувствовали себя между строк, как между ног, как подмышкой? Куда девать им свое изощренное мастерство, на что направить пытливый ум, поднаторевший в разгадывании прежних ребусов? О чем теперь говорить супругам Степаненко за чашкой вечернего чая?

Известно о чем. О Конспирации. Заговоры нынче повсюду — так же, как прежде — скрытые смыслы. Война, например, продолжается сугубо ради навара конкретного Пронькина, взрыв на рынке устроен для навара конкретного Фонькина, а лужу во дворе надул вовсе не вчерашний дождь, а конкретно Шмонькин, дабы наварить жене конкретного Вонькина, которую, кстати дрючит небезызвестный Дрынькин, попавшийся о прошлом годе на попытке навариться от всех вышеупомянутых господ одновременно. Неужели? Ну, а как же… ежу понятно. И добавить усмешечку такую тонкую, не-ежиную, всепонимающую: мы, мол, не лохи, лохи не мы.

А коли новые читатели такие пинкертоны, то что уж говорить о новых писателях? Эти-то уж точно не лохи, эти-то всем виям глаза пооткрывают. Что ни репортаж, то расследование, что ни статейка, то разоблачение. Все под подозрением, все виноваты! И ведь что любопытно: иногда попадают эти вольные стрелки в самое яблочко. Редко, дуриком, невзначай, но попадают. Случается такое при беспорядочной стрельбе. Ну, а коли попал, то и пропал: получай заработанное. Киллеры в подъездах, в отличие от писателей, лишних пуль не тратят: дуплетом завалил и контрольный — промеж тускнеющих глаз. Поди теперь сыщи заказчика… да и кого подозревать, если под подозрением — все?

— Кто же это нас поджигает, Катенька?

— Ох, даже и не знаю, Владик…

Как же так, Екатерина Вилоровна? Быть такого не может! Кто поджег пассажирский поезд Москва-Каракас знаете, а про сенный шалашик под собственным окошком — ни-ни? Даже версий не имеется? Да кто ж вам поверит, милочка?

От станции Тарховка шли вдоль озера. Вовочка уверенно пер впереди, на правах знатока местности. Он побывал здесь относительно недавно — в возрасте десяти лет, на торжественной церемонии пионерской клятвы. Веня тогда болел, и оттого галстуком его повязали месяцем позже, в углу учительской, без надлежащей торжественности: повязали, как отвязались. Может, потому и не проникся? Ох уж, эти якобы мелкие воспитательные ошибки… того недовязал, этого недорезал — глядишь, и держава рухнула.

Коротышка поспешал уже без всякого труда: не семенил, как прежде, пять шагов на два вениных, а шел ровно, в общем ритме, не отставая. За ночь он подрос еще на четыре сантиметра. Смерил себя у косяка вагонной двери — украдкой, пока двое проводников разносили сено, — сравнил с вечерней отметкой, недовольно покрутил носом. Темпы роста решительно никуда не годились. Архиважно вырасти как можно быстрее. В политике все решают две вещи: импульс и момент. Сегодня рано, завтра будет поздно.