Читать книгу "Записки из арабской тюрьмы - Дмитрий Правдин"

В том же месяце стал очевидцем расправы уголовников над педофилом. В соседнюю камеру доставили рыхлого, невзрачного мужичонку с большой залысиной на лобастом черепе. По виду напоминал испуганную крысу, его маленькие глазки постоянно бегали, и при разговоре он никогда не смотрел в глаза собеседнику. В тюрьме ничего нельзя утаить, и все тайное когда-нибудь да всплывает на поверхность. Этот тип, когда зашел в камеру, заявил, что его схватили за драку. Ему отвели угол, дали пайку, даже приглашали к столу.

Видел его, когда брился. Я стоял возле своей стены, а он у противоположной. Пока хажими скоблил мою щетину, я от нечего делать разглядывал эту мразь. Я еще не знал его истинного преступления, а просто из любопытства смотрел на новый тюремный персонаж. Этот крыс буквально горел под моим взглядом, хотел вжаться в стенку и раствориться в ней. Прямо скажу, очень он мне не понравился.

Через день пришла информация, что он педофил, работал педагогом в каком-то учреждении для умственно отсталых детей и там с ними развлекался. Кто-то его застукал за этим занятием, сдал в полицию, в итоге попал в хабс. В ту же ночь его избили и загнали под кровать, а на следующий день изнасиловали.

Я давно не стригся, оброс, а в тюрьме прекрасные парикмахеры, одними ножницами творят чудеса (машинки почему-то не выдают). Стригся я аля Котовский, чтоб избежать заселения своей шевелюры нежелательными насекомыми. Импровизированная парикмахерская располагалась прямо в боковом коридоре. Кстати, очень удобно.

Народу в день человек 50 стрижется, волос по колено, чтоб не растаскивать их потом по всей тюрьме всех стригут в одном месте и тут же заметают. Это удобней, чем в камере.

После того как последние волосы упали с моей головы на цементный пол, решил зайти за угол в душ и ополоснуться. Но тут заметил, как четверо дюжих уголовников тащат, зажимая рот, педофила прямиком в душ. Я подошел поближе и прислушался: характерные пыхтящие звуки не оставляли сомнения в том, что там внутри происходит.

Бандюги не стали дожидаться трибунала, а сами приговорили его к тому, чего он заслуживал. В тот же вечер его перевели в 11-ю камеру, к «лошадям». Это был тот случай, когда ваххабиты промолчали и не возникали, они категорически против изнасилований в тюрьме, но у них, как и у многих зэков, есть дети.

Моршед тоже не особо старался докопаться до истины, Тони потом рассказал, что крыс сам попросился в 11-ю. Ну, и как обычно, спустили все на тормозах. Больше этого негодяя я не видел, но, по слухам, ему там понравилось, видно, нашел свою нишу.

Заканчивался октябрь, нервы были на пределе. Пять месяцев не имел никакой информации, и я решил напомнить о себе. Для начала решил записаться на прием к начальнику тюрьмы.

На утреннем разводе говоришь дежурному дубаку свои пожелания, тот записывает в специальный журнал, и в нужное время тебя вызывают.

Процедура сложная, не вдаваясь в подробности, скажу, что попал с четвертой попытки. Но мудир в тот период был в отпуске, попал к его заму «прапору». Я заявил, что хочу видеть следователя, что не виновен, что пять месяцев не получаю писем (написал 10 и ни одного ответа), что хочу, чтоб кто-нибудь мне объяснил, почему здесь сижу. «Прапор» выслушал и сказал, что это не в его компетенции, он поставлен меня охранять, чтоб не сбежал, а за что и почему — это его не колышет, и отправил к моршеду.

С пятой попытки попал на прием к моршеду, продублировал требования, тот объяснил, что все это надо изложить в письменном виде и на каждый вопрос по заявлению. Нет писем — одна бумага, не вызывают на допрос — еще одна, консул забыл ко мне дорогу — это уже третья. И ласково улыбаясь, протянул три листа формата А-4.

— На каком языке писать? — поинтересовался я.

— На арабском либо на французском, — последовал ответ.

— А на русском можно? — «включил» я дурака.

— Нет, нельзя, — понял мой сарказм моршед и широко улыбнулся, обнажив все 32 зуба.

Пришлось просить пахана, чтоб написал за меня заявление, тому, конечно, было неохота, но за два дня все же осилил. Опять записался на прием, на четвертый день попал, отдал бумаги. Моршед прочитал, открыл коробочку, где хранилась специальная красная краска, сунул в нее мой первый палец и оттиснул на каждом экземпляре. Так тут расписываются.

— Ну, теперь отправим в столицу и в течение месяца жди ответ, — радостно сообщил моршед и снова широко улыбнулся.

Заканчивался октябрь, сегодня 30-е, значит где-то в первых числах декабря ответа ждать, мелькнуло в моей голове.

По дороге в камеру меня перехватил дежурный дубак и пригласил в канцелярию. Сердце участило удары, неужто отпустить решились? Но судьба готовила мне новое испытание.

В канцелярии сидел тот самый громила в потешной фуражке, что принимал у меня вещи в самом начале моего заключения, Потрошитель Чемоданов. В руках у него было две бандероли в пластиковых пакетах из России, по почерку определил, что от мамы. Этот гад не спеша вскрыл их и выложил на стол содержимое — майки, трусы, носки, зубная щетка и паста, кроссворды, ручки, тетрадки, конверты без марок, носовые платки, но главное, главное там лежали два толстых ПИСЬМА, исписанных маминым почерком.

Я думал, сердце выпрыгнет из груди, пять месяцев, пять месяцев я ждал этих писем, и наконец они пришли! Потрошитель Чемоданов деловито переписал все содержимое в тетрадь и отдал мне все, кроме зубной пасты, кроссвордов и писем.

— Как же так? — чуть не плача спросил я этого мудака. — А письма почему не отдал?

— Мемнуа (нельзя, не положено)!

— Какой на хрен «мемнуа»! — по-русски заорал я.

— Мемнуа! Отправим в столицу письмо цензору, а пасту на экспертизу, вдруг там наркотики?

— Да засунь ты себе пасту в одно место, ты письма отдай! — снова перешел я на родной язык.

— Менарафишь (не понимаю).

— Письма, говорю, дай прочту! Здесь прочту, я ж их пять месяцев жду! — попросил я полицая. — Пять месяцев не знаю, что дома творится! Будь человеком! Дай прочту, а потом отправляй к своему цензору!

— Мемнуа!

Тут я не выдержал и вырвал письма из его лап. Но не успел прочитать и строчки, как вдруг голова раскололась на тысячу маленьких солнц, все куда-то поплыло, и я очнулся на полу. Успел меня все же шандарахнуть по голове белой пластиковой палкой.

«Вот и я испытал ее действие, а то все больше со стороны видел, — пронеслось в голове. — А ничего, эффектно работает».

— Мушбеги (нехорошо)! — сердито сказал араб и спрятал письма в стол. — Эмчи барра (давай отсюда)!

— Ну, ты и козел! — снова перейдя на русский, произнес я, подымаясь с пола и потирая шишку на голове. — Козел, говорю, ты!

Потрошитель Чемоданов вывел меня из канцелярии и подтолкнул в сторону жилого помещения: «Эмчи гади (давай туда)!»

— Хадеш стана варка (сколько ждать писем)? — спросил напоследок по-арабски.