Читать книгу "Цирк монстров - Патрик Бовен"

— Да, я понимаю, звучит необычно. Но мы все тогда были поэты, анархисты, интеллектуалы, мы хотели изменить мир! В общем, у нас подобралась та еще компания раздолбаев… Однако именно я придумал ей название, — прибавил отец с гордостью. — Я изучал рептилий и узнал, что ледяная лягушка — это вид земноводных, живущих в лесах Северной Америки. С наступлением зимы у них замедляется метаболизм, и они впадают в оцепенение. Они застывают до такой степени, что даже сердце у них останавливается. То есть с физиологической точки зрения можно сказать, что они умирают. В таком состоянии они на вид не отличаются от обычных камешков.

— В самом деле?

— Да. Потом, когда приходит весна, жизненные процессы в их организме начинают потихоньку возобновляться. Температура тела постепенно повышается, и вот наконец происходит чудо: сердце лягушки снова начинает биться. Это настоящее воскрешение. Я объяснил это моим друзьям и провел параллель с нами: мы путешествуем и устраиваем представления летом, на зиму как бы впадаем в спячку, а весной потихоньку просыпаемся и начинаем репетировать, перед тем как снова отправиться на гастроли…

Он приподнял над головой воображаемую шляпу.

— Позвольте представить вам, уважаемые дамы и господа: Джордж Дент и «Ледяные лягушки»! — произнес он тоном циркового конферансье. — Мы покажем вам настоящие чудеса! Гном Ариэль! Самый толстый человек на свете! Гигант Калибан и ведьма с железными клыками! Двухголовая коза и аллигаторы! Приходите взглянуть на наши чудеса!

Отец вздохнул. Все его воодушевление мгновенно испарилось.

— Все это закончилось в семидесятые, когда я попал за решетку. Сегодня немало членов нашей старой труппы мертвы, остальные живут в домах престарелых. Никто больше не интересуется цирком. Необычное не так интересует нынешних людей, как повседневное — сериалы и эти тупые ток-шоу…

Он погасил лампу. Его лицо оказалось в тени.

— Тебе пора уезжать, — сказал он. — Эдвар скоро принесет мне лекарства. А потом мне придется погасить свет — с тех пор, как вороны разодрали мою москитную сетку, насекомые слетаются сюда целыми стаями.

Снаружи усилился дождь — капли громко застучали по окнам.

— Зачем ты мне все это рассказывал? — спросил я.

— Затем, что сценическое имя артиста способно раскрыть его секреты. Он выбирает его себе, воплощая свои детские мечты, и оно вдохновляет его, помогая развивать талант, — а потом уже этот талант прославляет имя. Мы сливаемся со сценическим именем в одно целое — мы становимся им, и оно становится нами. Артист может умереть, но слава его имени — добрая или дурная — не умрет никогда.

Он коротко и сухо рассмеялся — от этого смеха у меня по спине пробежал холодок. Потом выключил другую лампу.

— Люди воображают, что после смерти все исчезает. Мешок с костями закапывают в яму — и делу конец. Но в один прекрасный день этот мешок вдруг начинает шевелиться, и то, что было, как нам казалось, безвозвратно погребено, возвращается и начинает преследовать нас. Как у Шекспира в «Буре»: «Ад опустел, и демоны все здесь…»

Он потушил последнюю лампу. Слабый огонек дрогнул и потух. Теперь я мог различать лишь силуэт отца. Белки глаз — два единственных светлых блика на его лице, — казалось, смотрят на меня прямо из могилы.

— Они возвращаются, — прошептал он. — Они возвращаются всегда. Как эти бури… Люди в это не верят, но ты уж поверь мне на слово. Я чувствую, как что-то приближается. Что-то очень страшное. — Его рука вынырнула из тени и сжала мое запястье. — Будь к этому готов.

Глава 29

Мы с Конни выехали из городка, не обменявшись ни словом. Я жал на газ, подгоняемый каким-то непонятным глубинным побуждением. Как только мы пересекли официальную границу Эверглейд-сити, проливной дождь, словно по волшебству, сменился мелкими капельками, которые вскоре рассеялись. Тучи остались позади — мы выскользнули из-под них, словно из-под темного занавеса.

У меня появилось ощущение, что я только теперь снова смогу дышать полной грудью.

— Как прошла ваша встреча с отцом? — спросила Конни.

— Он шарахнул меня электрошокером.

— Вы что, шутите?

— У меня осталась отметина на груди.

— Но из-за чего?!

— Он решил, что я хочу на него напасть. Некоторые люди с возрастом становятся подозрительными, вплоть до паранойи. Фронтальный синдром[16], старческое слабоумие…

— Но он не производит впечатления человека, пораженного старческим слабоумием.

— Еще бы! Мне кажется, он просто вешал мне лапшу на уши.

— Вот это больше похоже на правду.

Мы оказались у знакомого перекрестка с бензоколонкой. Я остановил машину и повернулся к Конни:

— Подождите-ка… А вас что заставило так подумать?

— «Четыре стены Рэйфорда», песня «Линьярд Скиньярд».

— Песня рок-группы?

— Да. Ваш отец сказал, что слышал ее в тюрьме.

— И что?

— Он сказал, что это была любимая песня заключенных. Но он освободился из тюрьмы в тысяча девятьсот семьдесят первом году. А песня «Четыре стены Рэйфорда» появилась только шестнадцать лет спустя, в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом.

Я смотрел на свою медсестру, не веря ушам. Сзади послышался звук автомобильного гудка — мы загораживали проезд. Я продолжил путь.

— О, я была фанаткой рока! — с улыбкой сказала Конни, правильно истолковав мое изумление. — Я знаю все песни той эпохи наизусть. Можете вообразить меня типичным бунтующим подростком: джинсовая куртка, черная подводка вокруг глаз, кольца с черепами, футболка «Лед Зеппелин»…

— А я предпочитал «Эй-Си/Ди-Си».

— О, как же! «Возвращение в черном». Убойный хит.

— Но вернемся к моему отцу. Почему же он солгал насчет даты или насчет песни?

— Откуда же мне знать? Может быть, он просто хотел произвести на нас впечатление. Но сел в лужу — из-за даты.

— То есть выдумал фальшивое воспоминание?

— Да. Хотя я согласна, это немного странно.

Я кивнул.

И впрямь странно. Но мой отец имел привычку лгать.

Солгал он и насчет Алана Смита — я был в этом уверен. Когда я упомянул дурацкое прозвище Кош Чародей, я мог бы поклясться: отец его раньше уже слышал.

И самая главная улика — фотография в мобильном телефоне. На ней был мой отец в кресле-качалке — том самом, которое я совсем недавно видел у него на террасе. Значит, тот (или та), кто сделал фотографию, был (или была) у него в гостях, и отец прекрасно знал этого человека.

Это снова возвращало нас к Кошу и к недавно исчезнувшему мальчику по имени Шон Рамон-Родригес.