Читать книгу "Только женщины - Джон Девис Бересфорд"

— Что с тобой, Милль?

— О, ничего! — откликнулась Милли. — Мы так, болтаем.

— И, кажется, превесело?

— Мы говорили о том, что теперь уже мы скоро отдохнем. Правда? — подхватила миссис Айзаксон, таким образом у нее с Милли образовалась как бы общая тайна.

— Может быть. Не знаю. — Бланш вздохнула и огляделась кругом.

На полях впереди там и сям виднелись маленькие фигурки, то нагибавшиеся, то снова выпрямлявшиеся.

— Ой! — вскрикнула вдруг Милли.

— Что такое?

— Там другой мужчина. — Милли указала рукой в ту сторону: — Свернем лучше в сторонку.

Но сворачивать было некуда, да и поздно. Мужчина, очевидно, заметил их. Он шел к ним наискосок, через поле, крича, чтобы привлечь их внимание. — Эй, вы! Постойте! Погодите!

— Милль! — воскликнула Бланш, с необычайной выразительностью.

— Что такое? — Милли нервничала, краснела и дрожала.

— Ты посмотри, кто это.

— Как будто не тот, что давеча в коляске…

— Ну, конечно, глупенькая. Это наш бывший жилец — помнишь, которого мы еще звали Привередой? Как бишь его звать-то… Вспомнила! Трэйль!

— Вот как! — изумилась Милли. Она почему-то была разочарована.

— Он вам друг, знакомый — да? — допытывалась миссис Айзаксон.

ИСТОРИЯ ЖЕНЩИН

ЛОНДОН И МАРЛОУ

История человечества есть история возникновения человеческих законов. Законы, управляющие вселенной, принято думать, вышли готовыми из рук верховного законодателя, которого одни называют Богом, а другие — физико-химическим процессом — понятия, взаимно одно другое исключающие лишь Для ханжей, будь то теологи, или биологи. Эти более широкие законы иной раз кажутся незыблемыми, как в области физики и химии, иной раз эмпирическими, как в эволюции видов, но, все же, надо думать, если они и изменяются, то так медленно, что несколько тысяч поколений, сменившихся за время жизни человечества, не имели возможности наблюдать изменения.

Человеческий закон, наоборот, все время пробует, нащупывает, не имея стойких прецедентов и по самой природе своей изменчив. За краткий исторический период нашего существования, за жалкие десять тысяч лет, которые суть лишь единое мгновение на часах вечности, мы не в состоянии были формулировать господствующего закона, которому подчинены все другие. Климат, раса и условия жизни всюду налагают ограничения, и в этих пределах различные, цивилизации выработали ряд установлений, все возрастающих в сложности и не способных удержаться в состязательной борьбе. Кто-то сказал, и сразу все поверили, что неподвижность застоя гибельная для нации, что это и есть закон законов. Как аналогия, выдвигался рост ребенка. Находились, однако, смелые умы, утверждавшие будто, если ребенка с младенчества заключить в плотно облегающую его железную клетку, он расти не будет. Но такого рода спекуляции неприложимы к человечеству в целом. Быть может, правда в том, что ничто так не пугает нас, как идея о способности человека расти. Разве мыслимо, чтобы на свете была человеческая раса более мудрая и совершенная чем наша собственная?

Тем не менее, из всех путаных размышлений вытекает одна точно установления аксиома, — а именно, что род человеческий не может жить без какого-либо закона. Свои установления и правила есть даже у первобытных дикарей. При первых же столкновениях между собой отдельных личностей вырабатываются практические правила, будь то: «спеши ударить первый» или же: «Если тебя ударят по одной щеке, подставь другую», — хотя второе правило доныне не пошло дальше теории.

В не имевший прецедентов год появления новой чумы, все старые законы и установления были выброшены за борт, но уже через три месяца человечество начало вырабатывать новый кодекс законов. В эти месяцы столкновения между собой индивидуумов были свирепы и губительны. Женщины, перед лицом смерти, грабили и убивали, как в первобытной древности, не связанные долее надоедливыми путами цивилизации двадцатого столетия, и законами, которых женщины никогда особенно не чтили, и не выполняли буквально. Ведь все эти сложные и непонятные законы были сочинены мужчинами и для мужчин, и после чумы применять их было некому, так как ни одна женщина и немногие из мужчин имели, вообще, понятие о том, что такое закон. Сами законодатели обыкновенно ждали приговора какого-нибудь предубежденного или беспристрастного судьи. Но через три месяца после великого бегства женщин из больших городов, стал нарождаться один господствующий закон. Не начертанный на каменных таблицах, не заключенный в толстый кодекс, ют чтения которого может сделаться несварение желудка; не формулированный логически после серьезного обсуждения торжественно заседающей комиссией. Закон этот был признан таковым потому, что он являлся необходимостью для жизни большинства, и, хотя это большинство было не сплочено, не имело общих разумных целей и никогда точно не формулировало своих требований, перед жатвой новый закон уже вошел в силу и был принят всеми, кроме кучки недовольных аристократов и землевладельцев, как верховное повеление, неоспоримо справедливое.

Закон этот гласил, что каждая женщина имеет право на свою долю от щедрот Природы и что право это она приобретает трудом.

В те дни справедливость этого принципа была очевидна — настолько очевидна, что самый закон народился и вошел в силу без акушерского содействия какого-либо парламента.

* * *

Почему уцелели от чумы и сохранились такие различные представители мужского типа, как Джаспер Трэйль, Джордж Гослинг и Вакх Вайкомбского Аббатства — теперь сказать невозможно. Ведь бактерию этой чумы, несомненно, чрезвычайно индивидуальную в своих предпочтениях, так и не удалось изолировать и изучить. Знали только, что бактерия эта, невиданная раньше, развивалась с поразительной быстротой, проникая во все уголки земного шара, постепенна меняла свой болезненный характер и наконец, угасла — быстрей, чем народилась.

Если б все мужчины в Европе и на Востоке, перережившие эпидемию, были одного типа, можно было построить какую-нибудь научную теорию относительно причин их невосприимчивости к заразе; но тут можно было только предполагать, что они уцелели случайно. На Британских островах таких счастливцев было, в общей сложности, человек полтораста во всей Европе немного менее тысячи. По-видимому еще раньше, чем чума проникла в Англию, она дошла до своей кульминационной точки, и здесь впервые обнаружились некоторые признаки ослабления заразы.

Джаспер Трэйль с самого начала рисковал жизнью, не думая об опасности. Он был бесстрашен по натуре. Не потому, что он лишен был воображения, которое, как принято, думать, усугубляет страх смерти — просто, он лишен