Читать книгу "Чемодан. Вокзал. Россия - Антон Серенков"

немного дрожащими от перенапряжения и голода конечностями, смотрел на него и утешался, что все-таки, кажется, оцениваю свое положение чуть адекватнее этого румяного болвана. Кто-то ему сказал, где-то ему привиделось, что он станет звездой политики и станет, просто надев мундир, получив место и возглавив молодежную организацию, вроде той, где сам возмужал, и вот он, раз решив, что внутреннее – это то же самое, что внешнее, стоит в перекошенной холстине с пуговицами, ничем не управляющий пионервожатый, не понимающий, что когда в город придут советы, его карьера кончится на ближайшем фонаре.

– Просто подпишите бумажки. Я потом все обдумаю, мне бы бумажки сперва.

В голове мысли ходили ходуном, и все было как-то так складно, что желудок сводило. Три высокопоставленных человека отвечают за снабжение целого фронта. Один в Берлине собирает составы, другой в Смоленске их принимает, а третий на узловой станции посередине делает так, что часть составов списывается на военные потери и тут же отправляется обратно в Берлин, где первый высокопоставленный их снова покупает и отправляет опять на фронт второму. Вдруг на узловой станции возникает какой-то дурачок, который принимается строчить письма о странностях в учете составов. Это хорошо еще, что письма идут одному из высокопоставленных людей на стол. Но все же, что им делать? Взяток дурак не берет и принесенные ему домой говяжьи ноги оплачивает, несмотря на отнекивания продавца-мясника. Можно решить проблему просто, но лучше, чтобы она выглядела сложно. Его убьют партизаны, партизан убьют наемники из другого города, которым в обход прямого запрета властей будет помогать местная полиция. А чтобы нити вели совсем уж в разные стороны, тут же убит будет и мелкий офицер из немцев. Поди разберись, что к чему. Проще махнуть рукой. А если кто не махнет – война уже закончится, пока он что найдет. Как можно было этого сразу не понять? Ну я ладно, а старик? Он не мог все это знать, нет, ну нет же. Где-то у Лидиного дома совсем на рассвете, меня, кажется, все-таки вывернуло.

Я так старался, я двигался тише, чем когда-либо, а Лида все равно проснулась. Уставилась на меня. Я шепотом сказал, что зашел взять фотографии. Пошамкала губами, ничего не сказала. Я дописал на листке, над которым корпел пять минут в темноте: «Не беспокойся. Все в порядке. Дам знать, как устроюсь на новом месте». Она повернулась на другой бок.

Так увлекся рытьем в чемодане, что не расслышал, как Лида поднялась с кровати. Только что спала, а вот стоит в ночной рубашечке, бессильно, кончиками пальцев держит записку и всем своим телом дрожит от рыданий:

– Я так и знала! Так и знала!

Мы обнялись. Слезы промочили мне плечо прямо сквозь пиджак, и свитер, и рубашку. Ее бледно-розовое лицо от слез и не развеявшегося сна пошло невозможными, душераздирающими красноватыми пятнами. Она судорожно втягивала носом то, что не пролилось из глаз, всхлипывала и чуть подвывала одновременно.

От Лиды чуть-чуть пахло парижскими духами:

– Ты перед сном надушилась, что ли?

Она невидно улыбнулась и шумно выдохнула ртом – нос уже совсем заложило:

– Немножко.

Я ткнулся носом ей за ухо, она всхлипнула громче и опять задрожала грудью, но это были уже слезы принятия.

– Ты вернешься?

– Сюда – вряд ли. Оставайся на месте, и я тебе сообщу скоро, где и как мы встретимся.

Она пробормотала что-то на французском

– Чего? Киса, не могу разобрать.

– Я так одинока тут и несчастна.

Я уткнулся ей в макушку.

– Я понял, киса. Еще в первый раз понял. Как сказать «мы скоро встретимся»?

– Мы скоро встретимся.

– По-французски.

– Не надо по-французски.

Все это пролетело у меня перед глазами, пока я соображал, что сижу с затекшими руками, ноющей пульсирующей болью головой,привалившись к холодной стенке затхлой комнатки, судя по землистому картофельному запаху, – погреба, и не могу даже переменить позы, не могу даже раскрыть глаз, а дверь где-то сверху уже скрипнула, и уже приближаются ко мне чьи-то шаги.

3.

Когда я все-таки разлепил наждачные веки, вокруг было так темно, что и пола, на котором я лежал, было не видать. Пол был земляной, так что особой нужды рассматривать его не было. Обычный пол деревенского погреба. Спина ныла, а выше челюсти была одна сплошная чугунная боль. Тряпичные ноги двигались с какой-то подозрительной задержкой – сесть я смог только через пару минут после того, как захотел этого. Руки были свободны и свободно шарили в пустоте вокруг. Судя по холоду и глухо стукающим по ногами банкам, погреб не был заброшенным и использовался по назначению. Если у меня и было что воспламеняющееся в карманах, то это вытащили. Не было и записки для Яновича. Потолкавшись вечность и отбив об углы все конечности, я набрел на лестницу, но не успел ступить, как где-то наверху открылась дверь – на меня пахнуло теплом натопленной хаты.Увидеть это я не могу, потому что от света зажмурился. Ко мне обратился мужской голос.

– Ну-ка сел на место.

Я, прикрывая глаза ладонью и стуча от холода зубами, попятился предположительно обратно к стенке и сел. Дверь закрылась, кто-то спустился вниз и встал надо мной. Я не видел не только лица, но даже и очертаний тела. Чиркнула спичка, и прямо к моему лицу наклонился небритый мужчина лет сорока.

– Тихо сиди. Ты кто такой? – спросил он.

Я пошлепал сухими губами, но отвечать не стал.

– Работаешь в управе?

Я кивнул.

– А кто мы такие, знаешь?

Я опять кивнул. Небритый подождал одну короткую спичку:

– Чего пришел?

– Попить бы.

Он прихватил меня за голову и легко повалил на промерзший земляной пол.

– Чего?

– Ничего. По делу. Про начальника управы.

Я набрал полный рот песка. Небритый вернул меня в прежнее положение.

– Не умничай. Ясно? Не умничай. Убью.

– Ну я пришел же. Чего я пришел тогда?

– Пришел и пришел. Не умничай.

Он молча прижал мне к кровоточащему носу кулак. Я крутанул головой, но он только сильнее вдавил кулак.

– Понял? Не умничай. Теперь давай по делу.

– У него чемодан денег. Ладно, это ты без меня знаешь. А я знаю, где этот чемодан.

Небритый все молчал, а потом сказал:

– Ну а ты мне зачем?

– Да хотя бы в дверь постучать. Мне он откроет.

– И почему это не