Читать книгу "Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский"

функции Маргарет Литтл обязана прогрессом в работе с другой своей пациенткой, упомянутой в предыдущей главе, которой аналитик спонтанно выразила сочувствие в связи со смертью личного Другого, сыгравшего в жизни анализантки большую роль. В этом смысле «живая эмоция» и «прямота самовыражения», которые отметила в этом эпизоде Литтл, были привлекательным, но теоретически ложным объяснением произошедшего. Внимания здесь заслуживает лишь функция прерывания, выреза, пусть и под маской «живого участия» аналитика. Иллюстрируемая этими примерами мысль Лакана состоит в том, что сеттинг, сколь бы эффективным и строгим он ни был, говорит о желании аналитика далеко не все. Если анализ стремится максимально раскрепостить речь анализанта, то желание аналитика, напротив, преследует цель эту речь остановить, лишив ее дискурсивных оснований, иными словами, – осуществить надрез.

Функция надреза в аналитической речи несомненно имеет нечто общее с прерыванием, которого добивается реальный отец. Но в чем состоит их общность? Является ли отцовская речь лишь грубым, необработанным материалом, которому аналитическое искусство, взяв некоторую его часть, придает абсолютно новую форму? Или же обе разновидности речи, не будучи связанными между собой напрямую, тем не менее исходят из некоей общей ситуации, обнаруживающей основания как для речи, пресекающей саму возможность наслаждения на основе означающего, так и для той, что отвечает формированию переноса? На деле фрейдовское изложение то подспудно, то практически открыто подводит к мысли, что желание как реального отца, зафиксированное в метафоре, так и анализирующего субъекта, создающее пространство для маневра, базируются на своеобразной внутренней иерархии в процедурах отправления желания. Иными словами, способы желать многообразны и различаются не только технически, с точки зрения объекта влечения, но и в отношении самой инстанции желания, в которую тем самым вносится элемент неравноценности со стороны отцовской метафоры. При всей внешней косности реального отца как следствия этой метафоры, именно она отвечает за ход сексуации и делает возможным его продолжение.

Глава 8

Неравноценность процедур сексуации

Современная психоаналитическая культура к теме неравноценности в вопросе желания подступается с большой осторожностью и, даже на практике признавая, к примеру, асимметрию желания непроанализированного и проанализированного, из соображений свободы анализа стремится сохранить независимость по отношению к роли отца (здесь мы выносим за скобки случаи, когда интеллектуалы сознательно объявляют ее незначительной по политическим мотивам). Фрейдовская линия в любом случае ведет в совершенно ином направлении, предполагающем непременное политическое решение вопроса отцовской инстанции, включая размежевание не только с другими видами клинической практики, но и с той общефилософской культурой, которая претендует на формирование идеала «прогрессивной современности». Сама по себе безнадежная непереводимость на язык философии, социологии или литературы всего, что касается лакановского Имени-Отца, связана не только с неподъемностью этого аналитического opus magnum (в исходном алхимическом смысле), но и с тем, что он касается чего-то фундаментального для самого анализа. Та принципиальность, с которой Лакан настаивал, чтобы любой занимающийся анализом непременно имел дело с этой частью его учения, может объясняться лишь обязательствами перед самой инстанцией Имени-Отца, которые возникают прежде, чем у субъекта сформируются какие-то воззрения на ее счет. Однако помимо таких типичных ее проявлений, как гневное нетерпение и невежество всех сортов, именно этой инстанции обязана своим возникновением аналитическая дисциплина, чьим этическим императивом служит смиренное молчание перед любой речью независимо от того, как именно в ней решается вопрос о ценности и благе.

Все это не только противоречит расхожим представлениям о психоанализе как плоде секулярной дерзости, но и вводит в него дополнительное измерение. Представая внешне независимым от такого явления, как религия, аналитическая практика показывает, что последняя в том виде, в каком известный нам субъект имеет с ней дело – в виде религии монотеистической, – обнаруживает структурный аналог в анализе. Лакану удалось показать, что необъяснимая пристрастность фигуры верховного божества в религиях такого типа (настойчивое вмешательство в мирские дела – препятствование одним поступкам или душевным проявлениям и поощрение других) перекликается прежде всего с неустранимой склонностью аналитической теории возводить инстанцию желания в ранг эталона.

Смелой, для своего времени почти скандальной, была неприкрытая убежденность Фрейда, что именно желание лежит у истоков любого социально-этического мировоззрения, принимающего форму закона. Сколько бы моральная философия, подкрепленная наукой и здравым смыслом, ни силилась отыскать предельные разумные основания для объективного распределения действий по шкале «зло – благо», вне инстанции желания все они в конечном счете нейтральны. В отличие от морально-философских обоснований, желание не претендует на модус всеобщности и нейтральность в оценке явлений. Напротив, оно воплощает в себе аффект, который вносит неустранимую неравновесность, неравноценность в различные сферы бытия.

Вопреки представлению о том, что аналитическая деятельность как таковая лишена аффекта, это справедливо лишь для аналитика, но не для анализа. Те тонкие грани, на которых балансирует аналитическая речь, проблемой отклонения любовного чувства анализанта далеко не исчерпываются. Известно, сколь эффективно при помощи даже тех скупых, ограниченных средств, которые имеются в его распоряжении, аналитик подвешивает различные воззрения, разделяемые анализантом. Более того, скудость его арсенала, как замечал Фрейд, сама служит способом сдерживания, по силе зачастую превосходящего другие, более интенсивные средства воздействия на субъект, такие как воспитание, образование или религиозная проповедь.

Ни одна из названных практик не способна обойтись без внешней для них моральной философии или ее субститутов с их различиями по шкале дозволенного и непристойного, осведомленности и невежества, добродетели и греха. Признав решающую роль желания аналитика, Лакан отгораживается от этой философии и показывает, что, даже будучи своего рода наукой психического, анализ, тем не менее, должен вернуться к присущей инстанции желания неравновесности и именно ею руководствоваться.

Что означает «руководствоваться желанием»? В рамках чисто психологического подхода желание интерпретируется как стихия субъективности, другими словами, что желать можно разных вещей и самих желаний существует множество, поскольку они прихотливо скачут с объекта на объект и могут принять любую направленность.

Напротив, суть открытия Фрейда, его наиболее принципиальная и трудноусвояемая часть связана с пониманием желания как константы, которая накладывает свой отпечаток на любые психические побуждения субъекта. Из этого пункта поначалу рождается фундаментальное недопонимание психоаналитического вклада: указав, что желание сексуировано и лежит в плоскости вопроса пола, взятого не столько в характерном для современности социально-правозащитном ключе, сколько в будуарном, связанном с эксцессом влечения, Фрейд дал повод для известных обвинений в грубом опрощении субъекта. Все существование последнего было якобы сведено к половому инстинкту, слегка расцвеченному всполохами попутных агрессивных импульсов, наподобие желания убивать или пожирать соплеменников.

Фрейд не отрицает этого – на деле бесспорного – факта, однако идет гораздо дальше. Настояв на преимуществе желания под знаком кастрации, он лишь на первый взгляд прибегает к старому,