Читать книгу "Башмаки на флагах. Том 2. Агнес - Борис Конофальский"

— Записки? Письмо на почту? — сразу насторожился кавалер.

— Ага, мальчишку посыльного один из них с письмом на почту отправлял, — говорил Ёж.

А Сыч сразу смекнул, хлопнул себя по лбу:

— Эх, балда я!

— Конечно, балда! — строго сказал Волков.

— Надо ехать в Мален на почту!

— Поезжай, почтмейстер Фольрих мой хороший друг, скажите, что вы от меня. Он должен помочь.

— Сейчас поедем, экселенц, только пообедаем.

Волков повернулся и пошёл в дом, где на пороге его, как всегда, ждала, не жена, а, конечно же, госпожа Ланге. Как всегда в чистом платье, с белоснежными кружевами, причёска — волос к волосу, сама улыбается, а на лице уже видны её веснушки.

— Здравствуйте, господин мой, — она делает книксен.

Очень захотелось ему её обнять, к груди прикоснуться, к крепкому заду её, хоть даже через платье, да нельзя — кругом люди, слуги.

— Рад вас видеть, госпожа Ланге.

Он передал ей перчатки и берет, уже почти прошёл в дом, а тут ему Сыч кричит:

— Экселенц!

Волков поворачивается к нему.

— А с этим что делать? — Фриц Ламме толкает вора в спину.

Волков и не раздумывает ни мгновения:

— Найди ему брата Ипполита, пусть исповедует, — отвечает кавалер. — Потом повесь.

— А-а-а, — заорал вор, — господин, простите, простите…

Сыч снова бьёт его своим крепким кулаком в бок:

— Да не ори ты, оглашенный.

Вор поперхнулся и упал на землю, затих сразу. А Сыч снова кричит:

— А где повесить-то его? На забор?

— Экий ты дурень, Фриц Ламме, — отвечает ему не кавалер, а Бригитт Ланге, — зачем же дрянь всякая на нашем заборе нужна. Архитектор уже давно на перекрёстке хорошую виселицу вкопал, там и вешай его, подлеца.

— Это там, где кузнец новую кузню поставил, на том перекрёстке?

— На том, на том, — отвечает Бригитт и закрывает дверь.

Она молодец, она всё знает, что дома и хозяйства касается. Волков пропускает её вперёд и, пока нет никого, хватает за зад. Госпожа Ланге улыбается. Но руку его отпихивает. Не до того сейчас. Полон дом людей.

Глава 19

Госпожа Эшбахт после того, как узнала, что он дома не останется, а как поест, так уедет в Мален, изъявила желание говорить с ним.

— Так говорите, — отвечал он, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Хочу говорить, чтобы лишние уши не слыхали, — отвечала жена, прося его подняться к ней в покои.

А Волкову неохота вставать, нога после езды ещё болит. Да и странно то, что говорить жена желает наедине. Хотя монахини, что сидит на скамье у стены, Элеонора Августа никогда не стеснялась. А больше в обеденной зале нет никого.

— Тут говорите, — отвечает он, — нога болит по ступеням скакать.

А госпожа Эшбахт в слёзы ни с того, ни с сего.

«Господь Вседержитель! Да откуда у неё их столько, постоянно плачет, а раньше, когда зла была, так слёз почти не было».

Монашка, ещё одна зараза в доме, сидит, губы скривила, на него коситься.

«Выгнать бы её к чертям, пусть катиться в свой монастырь. Она жену подбивает на всякое, не иначе. Да нельзя, вроде как от отца Теодора её в дом взял и вроде для дела. За беременностью жены смотреть».

— Что же вы рыдаете, госпожа моя? Что опять не так? — морщась спрашивает он.

— Дом как чужой мне, — сквозь слёзы говорит ему госпожа Эшбахт. — Всё не так тут.

— Так что же тут не так? — недоумевает кавалер.

— Всё не так, всё! Вы-то то знаете, что не так, знаете, о чём я! — говорит она, рыдая, да ещё и с упрёком, как без него.

— Нет, не знаю, вы уже меня просветите, что не так с нашим домом, — отвечает он тоном терпеливого человека.

Тут Элеонора Августа даже рыдать на миг престала, стала холодной, как прежде, колючей:

— Не могу я жить под одной крышей с беспутной женщиной.

— Вы то про госпожу Ланге говорите? — уточняет Волков, хотя что тут уточнять ещё.

Жена молчит, словно ей даже противно имя это повторить. Но то, что речь идёт Бригитт, и по её лицу понятно.

Кавалер на неё уставился сурово. Теперь он понял, о чём пойдёт речь. Смотрит на жену и молчит, ждёт, что она дальше скажет.

— Извольте ей от дома отказать, — чётко и уже без намёка на слёзы в голосе говорит жена.

— Так она товарка ваша, вы её сюда привезли, — отвечает он жене, — отчего же теперь ей от дома отказывать?

— Я не знала, что она женщина подлая.

— Как же вы не знали, если все знали, что родилась она от человека подлого, от конюха или от лакея, кажется.

— Не в рождении её подлость, а в нечестности её.

— В чём же её нечестность? — деланно удивляется кавалер. — Наоборот, я вижу, что честна она, дом в порядке содержит, слуг в строгости. Уж даже и не знаю, в чём госпожу Ланге упрекнуть.

— Вы знаете, о чём я говорю!

— О чём же?

— Вы знаете! — почти кричит жена.

— Скажите сами! — сурово произносит кавалер.

— Она с вами делит ложе, — говорит Элеонора Августа и тут же срывается в слёзы снова, кричит. — При всех: при слугах, при людях ваших, все то знают. Так беспутная ещё и бахвалиться тем.

Волков был спокоен. Локти на стол положил, смотрел на жену, чуть прищурившись, и далеко не во всё верил, что она ему говорила. Максимилиан и покойный фон Клаузевиц не знали о том, что госпожа Ланге делит с ним ложе, хотя в доме бывали едва ли не ежедневно. Слуги… Ну от этих разве укроешь? В доме живут, по дому ходят. А то, что госпожа Ланге бахвалиться близостью с ним… Зная дерзкий характер рыжей красавицы, он понимал, что Бригитт могла, могла в язвительности своей бабьей хвалиться перед его женой своими достоинствами, упоминая, что господин чаще ночует в её покоях, чем в покоях жены. Такое быть, конечно, могло.

— Этой распутной женщине тут не место. Путь уходит! — сквозь слёзы требует жена.

— Так разве она в том виновата, что венчаная со мной женщина мной пренебрегала, — спрашивает кавалер. — Разве госпожа Ланге просила меня в её покоях не спать и говорила, что мои ласки ей противны?

И в эту минуту в обеденную залу из кухни входит сама виновница разговора. Сделала быстрый книксен и спрашивает:

— Прикажете подавать обед, господин мой?

И стоит вся прекрасная, чистая, свежая как утро, хотя уже и не утро на дворе. И улыбается своею дивной улыбкой. И жена стоит у стола, с другой стороны. Располнела так, что платье в швах расходиться, рыхлая, брюхатая, с немытыми волосами под съехавшим на сторону чепцом, зарёванная, лицо отекло от рыданий. Нет, не ровня она Бригитт и никогда ей не была. Да ещё теперь и кричит, на визг скатываясь: