Читать книгу "Золотые апостолы - Анатолий Дроздов"

– Да ты!.. Ты, хлоп, смеешь мне?…

Но седобородый остался на месте. Трое других каменщиков подошли и встали рядом. Один как бы невзначай прихватил по пути из корыта, где мешали раствор, лопату.

– Божись! – сердито сказал седобородый. – Помолись по-вашему. И крест целуй!

Доминик затравленно оглянулся по сторонам, затем бросил взгляд на незакрытую еще кирпичной кладкой нишу и перекрестился слева направо ладонью.

– Патер ностер… – забормотал тихо, затем вытащил из-под высокого воротника золотой крест на витой цепочке и коснулся его губами.

– Все?

Седобородый молча освободил дорогу. У ворот новостройки Доминик обернулся. Четверо каменщиков мрачно смотрели на него.

– Тебя как зовут?

– Микифор Бабоед! – отозвался седобородый. – А это сыны мои: Микифор, Микита и Микола.

– Я запомню! – прошипел Доминик и шмыгнул в проем…

* * *

– Аким! Аким!…

Я вскочил. Дуня стояла перед кроватью, глядя на меня встревоженными глазами.

– Там пришли…

Я посмотрел ей через плечо. На пороге веранды стоял невысокий крепкого сложения мужчина. Круглое лицо, чуть тронутые сединой красивые волнистые волосы, маленькая бородка… Он бросил сумку, которую держал в руке, на пол и шагнул ближе.

– Меня зовут Кузьма Телюк, – сказал он звучным голосом. – Нашел вот.. – и добавил, кусая губы: – Ну что, наломали дров?..

Часть третьяПодземелье

1.

Господи! Как же все это рассказать…

Год миновал после той страшной ночи, но ничего не забылось и не изгладилось: как будто не просто отложилось в памяти, а запечатлено как в камне. Можно даже потрогать эти письмена, явственно ощутив каждую шероховатость, оставленную резцом. Только трогать не хочется…

В детстве мне часто снилось, что я живу в маленьком деревянном домике на берегу быстрой реки. Одинокое старое дерево сразу за оградой низко склоняется над водой, купая в ней свои ветви. Вот я перебираюсь с берега на этот ствол, ступая босыми ногами по шершавой коре, сажусь на середине и опускаю ноги в реку. Теплый поток мягко толкает меня в пятки, журчит вокруг них, выталкивая ступни из воды. Мне щекотно и приятно, я снова и снова погружаю ноги в воду…

Сон этот был настолько ярким и зримым: наполненным красками, звуками и ощущениями, что наутро я просыпался в полной уверенности, что сейчас подбегу к окну и увижу там свое дерево. Но за окном маячил облезлый бетонный забор воинской части, и не было никакой реки. А я полдня проводил в странной раздвоенности, не понимая, который из миров более реален? Тот, который я вижу сейчас, или тот, из которого я вернулся?..

Нечто подобное и сейчас. Я все помню: шершавую грубость обдирающих ладони кирпичей, тяжесть безжизненного тела Риты, сырой запах свежей крови и сдавленный хрип раненого волка за моим затылком… Все это заставляет меня поверить в реальность случившегося. Но разум сопротивляется. Мне хочется, как в детстве, подбежать к окну и увидеть облезлый бетонный забор. Сейчас я хочу видеть забор…

* * *

…Мы выехали через полчаса. Почти все это время Кузьма проговорил с дедом Трипузом. Они вообще вели себя странно. Разбуженный Дуней, дед вышел в веранду, и с минуту оба стояли молча, разглядывая друг друга. Затем одновременно сделали шаг навстречу и обнялись, как близкие родственники. Дед увел Кузьму в горницу, и там они, как я мог видеть через полуоткрытые двери, долго разговаривали. Причем, больше говорил дед. Он, словно адъютант, докладывал обстановку старшему по званию, а Кузьма внимал, наклонив голову. Я и не представлял, что дед может быть таким разговорчивым.

Закончив доклад, дед Трипуз достал из шкафа тяжелый сверток. В нем были ножи. Странные, словно предназначенные для метания: внизу рукояток, напротив основного, торчали лезвия поменьше. Кузьма отложил несколько ножей в сторону, остальные завернул обратно в тряпицу и сунул за пазуху. Во дворе дед Трипуз отвел меня в сторонку.

– Привези его. Обязательно! – кивнул он в сторону Кузьмы.

Просьба была странная, но я кивнул. Не страннее ножей за пазухой Кузьмы…

В путь мы отправились на "бээмвэ" Риты – за моим драндулетом идти было далеко, а ключи от машины Виталик вместе с сумочкой оставил у нас: настолько был уверен, что Рита уже завтра вернется живой и невредимой. Кузьма этой уверенности не разделял. В машину он сел мрачный.

– Я все знаю, – пресек он мою попытку рассказать о событиях последних дней. – Рита каждый день писала отчет и высылала его на наш домашний компьютер. Вместе с диктофонными записями. Наверное, опасалась, что их могут отобрать, – вздохнул он. – А у меня на конференции был ноутбук с доступом в Интернет. Любопытства ради зашел в свой почтовый ящик, вижу… Стал читать… Мне следовало приехать, когда узнал, что вас обстреляли, – оглянулся он на разбитое заднее стекло, – но в тот день было пленарное заседание и мое выступление… – он помолчал. – Я стал звонить ей на сотовый еще из аэропорта… Когда не ответила, нанял такси до Горки. Дорогой тоже звонил…

"Зачем же ты бросил ее одну?" – хотел спросить я, но не стал: сейчас это было не к месту.

Мы тихо ехали по пустынным улицам Горки. Нигде не было ни души, совсем никого. Даже в таких городках, как Горка, всегда найдется пара-другая гуляк, шатающихся заполночь. Сейчас не было. Город словно вымер. Дома вдоль улицы зловеще чернели черными проемами окон, даже уличные фонари не горели. Только огромный бледный диск полной луны висел над крышами домов, заливая притихший город своим зыбким неживым светом…

Мы остановились у небольшого аккуратного домика из белого кирпича на окраинной улице. Ограда вокруг домика тоже была не по-местному аккуратной, в палисаднике росли цветы. В окнах горел свет – наверное, это был единственный дом в Горке, где еще не спали.

Кузьма решительно открыл калитку и нажал кнопку звонка.

– Кто ест? – спросил из-за двери звонкий мужской голос.

– Нех бендзе похвалены Езус Христос! – откликнулся Кузьма.

– Проше, – ответили за дверью и залязгали замком…

Внутри я с любопытством разглядел хозяина. На вид ему было столько же, сколько мне; высокий, худой, лицо бледное. Последнее, возможно, казалось из-за одежды: настоятель костела Святой Магдалины отец Веслав был одет в черную рубашку и такие же черные брюки. Он проводил нас в зал, где Кузьма без долгих церемоний сел за стол и выставил плоскую бутылку виски. Ксендз, будто именно за тем он и ждал гостей, без слов достал из секции три толстостенных стакана. Кузьма разлил, мы молча выпили. Мне мучительно захотелось курить, но я сдержался: с портрета на стене на меня хмуро смотрел лысый мужик в монашеской одежде, неподалеку висел большой крест, а под ним на столике, сложив руки, стояла фарфоровая Божья Матерь.