Читать книгу "Олений заповедник - Норман Мейлер"

Рано или поздно должен был наступить мой черед. Доротея пришла к выводу, что я подхожу для Лулу, и она поставила себе целью улучшить мою жизнь. Доротея всегда готова была предложить мне работу: она знает журналиста-обозревателя, который может взять меня для сбора материала; она может устроить меня на студию помощником к очень крупному режиссеру; есть бизнесмен, который быстро обучит меня всему, чему надо, — достаточно мне только согласиться. В таких случаях я пытался свернуть разговор на другую тему, говорил дерзости, изображал из себя тупицу. А однажды даже бросил Доротее кость.

— Хорошо, Доротея, — сказал я, — в один из ближайших дней я стану респектабельным.

Ко всеобщему удивлению, Лулу встала на мою защиту. Это был единственный раз, когда она пошла против Доротеи.

— Оставь его в покое, милочка, — сказала она. — Серджиус и сейчас респектабельный. Если же он пойдет работать, станет олухом, как все.

На этом разговор о моей работе на несколько дней прекратился и меня оставили в покое — без поста.

Зато проблемы, стоявшие перед Лулу, обсуждались вовсю. Она обожала давать Доротее сводку того, как продвигается желание Германа Тепписа выдать ее замуж за Тедди Поупа, и это стало предметом шуточек в «Опохмелке». Лулу всякий раз принималась рассуждать, как она станет принимать друзей Тедди.

— Они же будут знать, кто я, — говорила она. — Я хочу сказать, откуда им будет известно, что я не травести?

— А ты не снимай грима, дорогуша, — с кривой усмешкой, пришепетывая, говорил пьяный О'Фэй.

— О Господи, — произносила Лулу, и «двор» разражался смехом.

— Действительно: «о Господи», — сказала в тот вечер Доротея. — Если ты не хочешь выходить замуж за Тедди, предприми что-то. С Германом Тепписом мне не потягаться.

— А почему бы тебе не выйти замуж за Серджиуса? — спросил Пелли, и я понял, что этот вопрос задан по наущению Доротеи.

— Потому что он меня не возьмет, — ответила Лулу и обнажила свои красивые зубы.

Подобные разговоры особенно раздражали Лулу. Последние дни она начала поговаривать о том, что нам следует пожениться, и, думаю, она никогда не находила меня более привлекательным, чем в тот момент, когда я отклонял ее предложение. Самая мысль о женитьбе погружала меня в депрессию. Я видел себя в роли мистера Майерса, этакого портового хлыща, до смерти боящегося жены и посвятившего себя приготовлению напитков для Лулу и ее гостей. Думаю, больше всего угнетало меня то, что я вынужден был думать о своем месте в жизни и о том, чего я хочу от будущего, а к этому я не был готов, отнюдь не был готов. Время от времени — в зависимости от настроения и результатов подсчета моих финансов — я думал, что надо стать кем-то — школьным тренером или психоаналитиком, а несколько раз смутно подумывал о работе в ФБР или — что гораздо легче — о том, чтобы стать ведущим в дискотеке и трепаться о том о сем, что так важно для многих, кто поздно ложится спать. И очень редко, без всякой амбиции, так же весело, как жалуются на печеночный приступ, я вспоминал, что хотел стать писателем, но настоятельного зова не чувствовал, как и при прочих моих попытках самоопределиться, — в эту сторону меня потянуло, возможно, потому, что мне хотелось найти приятную работу.

Но разговор о женитьбе умерщвлял во мне всю радость жизни. Мы с Лулу дошли до такого периода в наших отношениях, когда люди начинают чаще ссориться, и в ссорах появилась горечь. Временами я бывал уверен, что нам надо расстаться, и не без удовлетворения и грусти представлял себе, как снова стану свободен. Собственно, я считал, что мне легко будет бросить ее. Такая уверенность появляется, когда женщина хочет, чтобы ты на ней женился.

А в другие дни, должен признаться, я по ее милости чувствовал себя несчастным. Не успевала она выразить желание, чтобы я на ней женился, не успевал я ей отказать, как она принималась рассказывать про то, какими привлекательными находит других мужчин, особенно за те качества, которых не было у меня. Один был шустрый, другой — властный, третий — обходительный; она всегда считала, что качества того или иного человека передадутся ей, если она затеет с ним роман. В такие минуты, должен признать, я любил ее, так как искал в ней изъяны, и, обнаружив новый изъян, даже чувствовал ложное облегчение, словно верил, что это может принизить ее.

Все это, конечно, не срабатывало. Подготовка к новой картине, в которой должна была сниматься Лулу, шла вовсю, и она решила поехать на несколько дней в столицу, поприсутствовать на каких-то там совещаниях. Мы оба ждали разъезда. Она все время говорила, что ей надоел Дезер-д'Ор, а я думал о том, как будет славно посидеть одному в доме, почитать книжку, расслабиться и никого не видеть. На моем фотоаппарате и магнитофоне, наверное, наросло немало пыли. Мне надо было подумать, а в эти дни думал я медленно. Я ловил себя на том, что вспоминаю прелести одиночества, и мне приходило в голову сопоставить одиночество с не менее тяжелой штукой — любовью, так что под конец я стал желать, чтобы Лулу уехала в киностолицу и оставила меня в покое.

А когда она уехала, я не мог справиться с собой: книга, которую я читал, лишь усугубляла мое состояние — я не находил себе места, дни текли один за другим, а я ничего не делал. Я настолько привык сражаться с Лулу, что мог целое утро препираться сам с собой по поводу того, стоит ли пойти погулять. Во время ее отсутствия мы постоянно звонили друг другу. Я звонил ей, чтобы сказать, что люблю ее, а через полчаса она звонила мне, и мы говорили о том же. Так, подобно старым цыганам, крестившимся по сто раз на день, мы клялись друг другу в любви. На день раньше запланированного она примчалась в Дезер-д'Ор, и в ту ночь мы устроили королевский турнир.

— Я улетаю с тобой так далеко, — говорила она. — Серджиус, лучше не бывает.

Она говорила мне это много раз. К утру она сникла, и я тоже. Мы перестарались. А когда мы оделись, Лулу сказала, что чувствует, как от нее пахнет.

— От меня так воняет, лапочка.

— Я чувствую только твои духи.

— Да нет, у тебя отсутствует обоняние. Говорю тебе, я знаю, что это так. Подобные вещи случаются. У человека вдруг появляется жуткий запах, и это уже на всю жизнь.

— Где ты подбираешь этих вещуний?

— Я знаю человека, с которым такое случилось. Лапочка, мне надо принять ванну.

Она приняла ванну, вышла из нее, снова приняла ванну. Заставила меня пудрить ее, потом решила, что запах исходит от чего-то в доме.

— Ой, какой ужас! — воскликнула она.

Она несколько дней все время принимала ванны. Затем она решила, что у нее рак груди, и велела мне проверить, где опухоль. Я сказал ей — надо сходить к доктору. А она вместо этого отправилась к Доротее и вернулась, полная страхов по поводу совсем другого.

— К старости груди у меня обвиснут, — печально произнесла она. — И ничего тут не поделаешь. Обещаешь осторожно гладить их, лапочка? — И разрыдалась.

— В чем дело? — спросил я.