Читать книгу "Мертвая петля - Вера Крыжановская"

Прокофий, представившийся удивлённым и пораженным, занялся только князем. Он распорядился отнести раненого в другое помещение, запер двери до особого распоряжения и сделал ему предварительную перевязку.

Вернёмся теперь к Нине.

Пришла она в себя, когда карета остановилась перед домом Аронштейна. Енох высадил её из экипажа и предложил ей руку; но она словно не заметила его и молча стала подниматься по роскошно убранной цветущими розами и померанцами лестнице, по обе стороны которой выстроились мелкие служащие банкирского дома. В приёмной их ждали высшие служащие банка и ещё какие–то господа, которых Нина не знала, тут же стоял и Лейзер Итцельзон, с сиявшей улыбкой на лице.

Мертвенно–бледная Нина шла молча, не отвечая на отвешиваемые поклоны, расточаемые поздравления и пожелания. Одинаково она не слышала, казалось, что Аронштейн представлял присутствующих своей жене. Наконец, подошёл Лейзер, и Енох сказал:

– Ваш кузен, дорогая Нина, тоже приносит свои поздравления. Вам, наверно, будет приятно видеть близкого человека среди чужих.

Нина словно очнулась, вздрогнула и смерила этого «кузена» и «близкого человека» таким взглядом глубочайшего презрения, что тот сразу смешался. Но это смущение длилось всего мгновение, а затем Лейзер заговорил, хотя и с напускной, видимо, развязностью:

– Лили в отчаянии, что страшная мигрень помешала ей быть здесь со мной, но вполне присоединяется к моим поздравлениям. Позвольте добавить, дорогая кузина, что я невыразимо счастлив приветствовать вас, как супругу Евгения Даниловича. Во–первых, это было для меня приятным сюрпризом; а во–вторых, – наглядным доказательством, что с каждым днём тают неосновательные предрассудки, которые причиняют в жизни столько разногласий и горя, – добавил он, потирая руки.

После представления всех, один из присутствующих подошёл к Аронштейну, и они перекинулись несколькими словами, но шёпотом, после чего все прошли в японскую гостиную. Нина не села, а опёрлась на кресло.

– Я не двинусь с места, пока сюда не явится мой отец и не решит мою участь, – с дрожью в голосе сказала она.

На лице нового Евгения Даниловича мелькнула презрительная усмешка.

– Напрасно вы так настойчивы, дорогая Нина. Вы забываете, что вашему отцу уже решать больше нечего. Только я, ваш законный супруг, один имею право давать вам приказания. Наконец, для нашей интимной беседы мы выберем как–нибудь вечерок, когда будем совсем одни; а пока я ограничусь следующим объяснением. С нынешнего утра мы живём под новым режимом – республикой, коей я выбран президентом, а господа, которых я вам представил, это – всё новые сановники. Что же касается вашего отца, то отныне он – простой гражданин, как и все прочие. Но вы сами понимаете, какой опасности подвергается высший представитель свергнутого режима, и потому не благоразумно…

– Вы, может быть, убили его уже? – с трепетом перебила его Нина. – Нет такой подлости, на которую вы не были бы способны.

– Вашу удивительную дерзость я извиняю вашим волнением; но об этом – после. А теперь, к моему величайшему сожалению, я вынужден вас покинуть на короткое время. Обязанности, связанные с моим новым положением, требуют моего непременного присутствия в Думе для организации нового правительства и принятия некоторых неотложных мер. Вы можете удалиться пока в свои покои, а по моему возвращению мы отобедаем в обществе нескольких друзей, которых я пригласил отпраздновать с нами нашу свадьбу.

– Я уже сказала, кажется, вам, что не уйду отсюда, пока не увижу моего отца.

– Будь по–вашему, оставайтесь здесь, моя взбалмошная супруга. Он повернулся и вышел, а остальное общество ещё раньше перешло, из деликатности, в другую комнату. Но Аронштейн тотчас же вернулся с двумя, вооружёнными браунингами, молодыми евреями, которых и поставил у дверей.

– Сегодня день беспорядков, а потому возможно, что реакционеры рискнут произвести нападение на мой дом. Вот эти господа и побудут здесь до моего возвращения, чтобы обезопасить вас, – сказал он.

Не получив ответа, он вышел, а Нина упала в кресло. На обоих стороживших её иудеев она не обращала внимания.

Только теперь, успокоившись отчасти, она обдумала происшедшее с его последствиями и, в безумном отчаянии, опустила голову на руки. Как этот негодяй ловко рассчитал, что у неё не хватит мужества видеть убийство отца. Да и спасла ли ещё она князя своим самопожертвованием? Быть может, он уже убит? Зачем он им, когда она уже связана? Но жив ли её отец или нет, а Енох ошибся в расчётах. Она сегодня же умрёт. Смерть в тысячу раз лучше, чем принадлежать этому отвратительному, внушавшему ей ужас и гадливость человеку, который глумился над всяким людским чувством и разбил её будущее счастье.

С щемящей болью в сердце думала она о женихе. Кирилл Павлович не станет молчать, конечно; он попытается освободить её, но евреи его убьют, чтобы от него отделаться.

Время летело, пока эти размышления, планы и решения толпились в её голове. Она не двигалась и неподвижно сидела в кресле.

Прошло более двух часов, пока, наконец, явился Аронштейн. Он был взволнован и озабочен.

– Пойдёмте. Сейчас подают обед, – сказал он.

– Где мой отец? Известили ли его, где я нахожусь? – не трогаясь с места, сказала Нина.

– Ваш отец возвратился домой и непременно будет здесь. Но дайте же ему хоть отдохнуть немножко после взволновавшей его, несомненно, прогулки.

И он презрительно ухмыльнулся.

– Впрочем, – продолжал он, – его приезд не может изменить совершившегося факта. Наш брак – законен, ваши бумаги в полном порядке, вы расписались сами в книге, а жизнь ваших близких служит мне ручательством, что вы подтвердите в присутствии князя добровольное согласие стать моей женой. Теперь, прошу вас идти без скандала, момент для ломаний совсем не подходящий, – закончил он, хмуря брови и заставляя её встать.

Нина сознавала своё бессилие и понимала, что рискует нарваться на оскорбление; кроме того, она рассчитывала припрятать нож во время обеда. Поэтому она беспрекословно встала и вышла вслед за Аронштейном в залитую светом столовую.

Накрытый человек на двадцать стол ломился под тяжестью массивного серебра и драгоценного хрусталя; вся скатерть была усеяна ветками роз и померанцев. На длинном столе, поодаль, была поставлена закуска, около которой столпились гости, состоявшие главным образом из членов «нового правительства», нескольких адвокатов, врачей и двух профессоров.

Шёл громкий разговор, и адвокат Гольдштейн рассказывал, что процессия рабочих с революционными песнями обходит город.

– С красными знаменами и полицией во главе, – со смехом закончил рассказчик.

– Прекрасно, прекрасно, – заметил один из профессоров. – Но мне упоминали про другую процессию, черносотенную, – с трёхцветными тряпками. Говорят даже, что толпа довольно многочисленна и состоит из прибывших на базар и оставшихся в городе мужиков, чернорабочих и всякой иной швали. Всё это крайне «патриотически» настроено и возбуждено, по милости какого–то отставного изувеченного солдата и приказчика из мясной лавки, мечущих гром и молнии против освободителей и, разумеется, главным образом, против несчастных евреев, этих вечных козлов отпущения и жертв провокаций сверженного правительства.