Читать книгу "Тонкий лед - Оксана Кольцова"

Всю зиму он провел в Хьёрте, возвратившись сюда после Йоля и больше не покидая селение; дел сыскалось превеликое множество, и стоило Мейнарду решить одни вопросы, как тут же находились другие. Но зато с дружинниками он сошелся близко, и они наконец признали в нем вожака — во много благодаря рыжему Рэву, который почуял в Мейнарде хорошего воина и по доброй воле ему подчинился. Мейнард затеял тренироваться вместе с ними, и северяне наперебой показывали ему свои приемы для боя, а Мейнард учил их франкским, саксонским и тем, которых поднабрался в странствиях за свою долгую жизнь. Приходилось сдерживаться, чтобы не прорвался случайно дар (вот уж покалечить невзначай Мейнард никого не хотел), однако оказалось, что с недавних пор управляться со спящей силой стало легче. Теперь Мейнарду не приходилось прилагать большое усилие, чтобы ее сдерживать. Как и почему — оставалось лишь гадать.

Сайф, вначале на ратные забавы глядевший скептически, после тоже не удержался и присоединился. Мейнард отыскал для него в оружейной тонкую саблю, при виде которой Сайф ахнул и попросил себе клинок, и тот немедля был ему дарован. Такими мечами сарацины сражались там, на юге, и для Сайфа это оказался словно привет из дома. Ничто его так не впечатлило — ни драгоценные камни, ни награбленные шелка — а полоска стали и несколько книг в кожаных переплетах повергли в самый настоящий восторг.

Сарацин, будучи мужем ученым, хорошо умел и читать, и писать на нескольких языках, а потому Мейнард засадил его разбираться с теми свитками и книгами, что нашли у Хродвальда, и вести подсчеты, касающиеся поселения. Последним, кстати, занималась и седовласая Ведис. Вначале она при виде сарацина делала знак от сглаза, однако чуть позже, когда Сайф предложил объединить усилия, неохотно согласилась. Ведис чтение и письмо почти не давались, что ее раздражало, а Сайф так ловко щелкал цифры и так хорошо понимал руны и чужеземные знаки, что домоправительница его невольно зауважала. К весне они подружились, и Мейнард часто видел их, сидящих вместе на скамье под стеной дома Ведис, погруженных в разговоры.

Конрад и Фредеганд, молодые монахи, так радовались освобождению из рабства, что благодарили Мейнарда каждый день. Он отмахивался от этих похвал, думая о том, не выкупить ли у Бейнира кого-то еще, раз свои рабы закончились; однако во Флааме жили в основном захваченные крестьяне, а не божьи люди, и жили уже давно. Точно так же, как и в Хьёрте, скоро они и сами освободятся и будут решать, что им делать: отправляться домой или жить тут дальше. Монахи же порешили, как только стает снег, ехать во франкские земли, а оттуда, с Божьей помощью, возвратиться в Англию. Оба в монастыре были с малых лет и иной участи для себя не хотели. Мейнард собирался отправить их вместе с торговым обозом, который, если прежде не приедут купцы, отошлет в ближайший город по весне — следовало продать шкуры, масло, шерстяные ткани и другие товары, что заготовили зимой. Поселению нужны деньги. Рэв посоветовал монахам добраться с купцами до земель данов, и, возможно, там будут английские торговые корабли. Грабежи на побережье не мешали людям заключать сделки.

Монахи уговаривали Мейнарда ехать вместе с ними, возвратиться в святую обитель, однако он сомневался. Он не просто так попросил у Альвдис время до весны: следовало окончательно решить, как жить дальше, и не тянуть с этим многие годы. Что толку терзаться сомнениями, когда время уходит? Если бы не Альвдис, Мейнард, может, поддался бы на уговоры братьев. Но она…

Ее тоненькое костяное кольцо он повесил на кожаный шнурок и носил на шее, скрывая под одеждой, а когда шел париться в баню — снимал заранее, чтобы никто не увидел. Недоставало еще вопросов. Это для себя Мейнард должен был решить только сам, без чьих-либо советов, увещеваний и помощи.

Он не солгал ей: там, под сияющим ночным небом, он внезапно ощутил, как в душе наконец-то что-то сдвинулось. Никто не знал, что той ночью Мейнард заплакал, впервые за очень долгое время. Он проводил Альвдис в пиршественный зал, посидел вместе с нею и гостями. А потом ушел ненадолго и поднялся среди спящих деревьев по знакомой тропе выше, где мог остаться один. И там, касаясь ствола старой ели, слушая, как она недовольно скрипит промороженными ветвями, Мейнард подумал о великом дереве Иггдрасиль, о свечах перед алтарем, о драгоценном реликварии, а потом — о вещах, что были до этого… и заплакал.

Он ощутил наконец огромное раскаяние, чистое, которого не смог почувствовать в монастыре, и чернота отступала, унося с собой кошмары, оставляя только незапятнанный снег. Небо взблескивало зеленым между кронами деревьев, лес дышал и разговаривал, даже камни, казалось, не спят. И там Мейнарду показалось, что Бог наконец ответил. Это не было словами, как и говорила Альвдис, это оказалось чувством, освобождающим, спокойным. Мейнард стоял в лесу, пока не стал замерзать, и лишь тогда возвратился в большой дом, дальше праздновать Йоль со своими новыми друзьями. А через несколько дней уехал в Хъёрт, чтобы там, отстранившись от всего, и в первую очередь — от любви, вспыхнувшей так ярко, принять уже окончательное решение.

Впрочем, со временем Мейнард понял, что уже его принял, когда поцеловал Альвдис. Проходили дни, сомнения то возвращались, то снова исчезали, и насчет чего никогда не было сомнений, так это насчет нее. Ночами, если снова снились кошмары (но уже намного реже), Мейнард просыпался и представлял: Альвдис где-то рядом. Он не протягивал руку, чтоб не наткнуться на пустоту, и иногда ему казалось, он слышит дыхание спящей девушки, как будто она вправду здесь, в его постели. Мейнард заставлял себя поверить в это и засыпал, и тогда сны приходили куда приятнее.

Сайф, в конце концов, сдался и перестал приставать к другу с вопросами, и сказал, что сам, пожалуй, пока задержится в Норвегии, хоть он теперь человек и вольный. Мейнард был рад такому решению сарацина. За все это время дружба между ними стала очень крепкой, и на Сайфа Мейнард теперь мог положиться, как на самого себя. Хотя даже сарацин не знал о его спящем даре — никто, кроме Альвдис, не знал. Вечерами, когда накрывали на стол и дружинники и прочие работники, допущенные к трапезе в хозяйском доме, ужинали за длинными столами, Мейнард и Сайф вели долгие беседы. Сарацин, кроме легенд, преданий и песен, интересовался буквально всем на свете в тех местах, где бывал, и иногда его знания оказывались полезными. Он видел, как люди в других странах строят дома, делают повозки и дрессируют лошадей и собак, и что-то из этого могло пригодиться тут, в маленьком заснеженном Хьёрте. Местные жители, про сарацина наслышанные (несколько лет назад вся округа только и говорила, что Бейнир Мохнатый взял в рабство какое-то заморское чудо), но никогда его до тех пор не видевшие, вскорости привыкли к Сайфу, его речам и некоторым чудачествам, и даже немного гордились тем, что у них живут такие необычные поселенцы. Забавно ведь: хозяин — франк, а его лучший друг и помощник и вовсе из таких земель, что непонятно, существуют ли они вообще на свете!

Весна наступала неумолимо: сначала прорехи во льду фьорда стали шире, забурлили холодной черной водой; потом снег начал таять на солнечных полянах, на камнях, на боках скал, обращенных к светилу; а однажды утром Мейнард проснулся под веселую капель. Дни делались все длиннее, природа медленно оживала, просыпаясь от зимнего сна, встряхивалась, поводила плечами. Зазвенели ручьи, звонче стали петь птицы. Фьорд, бывший вроде бы неизменным, менялся каждый день; вроде как один и тот же пейзаж, посмотришь на него на рассвете, запомнишь, а вечером узнаёшь, но что-то уже изменилось. Молодые парни поглядывали на воду и хвастались перед девушками — дескать, вот истает кромка льда у берега, и они смогут переплыть фьорд, показать свою смелость и выносливость. Кстати, именно так и делали. Местные жители были закаленными, плавали прекрасно, делая это с ранней весны до поздней осени.