Читать книгу "Сердце мастера - Вера Арье"

Но в мае меня неожиданно отвезли на допрос в главное управление на улице Соссэ и оставили дожидаться в коридоре под надзором охраны. Я подумала: наверное, это конец… Вдруг мимо прошел моложавый офицер, его лицо показалось мне знакомым. Да, совершенно точно! Он приезжал перед войной к Монтравелю вместе со скульптором Удо Вебером: доктор философии и хранитель Берлинского музея искусств, он проводил много времени во Франции и знал всю богему. Как потом оказалось, этот философ вновь оказался в Париже в сороковом… в звании старшего офицера службы пропаганды вермахта.

Выйдя из начальственного кабинета, он протянул охране какую-то бумагу с печатями и бросил мне небрежно:

– Следуйте за мной.

Мы беспрепятственно покинули центральное управление и сели в его машину.

Он молчал, а я боялась пошевелиться – что происходит?!.

Неожиданно автомобиль остановился у одного из ресторанов на улице Матиньон. Офицер высадил меня, указав взглядом на дверь. За угловым столиком сидел старик с измученным лицом и воспаленными от бессонницы глазами. Увидев меня, он произнес ломким, как лопнувшая пружина, голосом:

– Я заказал нам яйца Бенедикт, Дора… они здесь отменные. Завтра утром возвращаемся в Кольюр. Я тебя еле дождался…»

Дочитав до этого места, Оливия оторвалась от текста и взглянула в окно.

Поезд нагоняла грозовая туча. Ее клубящуюся дымную плоть разрывали всполохи молний, и казалось, что она вот-вот накроет состав и затянет его в свое клокочущее чрево.

Монотонность грозового набата нарушила мелодичная телефонная трель. Оливия поднесла телефон к уху, уже догадываясь, с кем будет разговаривать.

– Рад, что у нас появился повод пообщаться, – пророкотал в трубку Волошин после короткого приветствия. – У вас есть для меня какая-то информация?

– Я их нашла.

– Неужели?

– Да. Они оказались в доме-музее мастера.

– Прекрасно! Но почему в прошедшем времени?

– Потому что их там больше нет.

– …Может, объясните поподробнее? – в голосе Волошина послышалось откровенное напряжение.

Оливия пересказала ему вкратце всю историю своих поисков.

– То есть дневники у вас на руках?! Что ж, должен признаться, я вас недооценивал… Давайте встретимся в ближайшие дни в Париже. Как насчет вторника пополудни: поговорим в Оранжери в окружении «Нимфей»[35]? – коллекционер попытался взять привычный небрежно-ироничный тон, но чувствовалось, что он озадачен.

Оливия согласилась – музей Оранжери был расположен совсем недалеко от того места, где во вторник по расписанию у нее был назначен семинар.

Прежде чем повесить трубку, она все же напомнила:

– Не забудьте захватить оригиналы материалов, Ной Яковлевич… Это мое условие.

– Значит, господина Лаврова все же заинтересовало досье на этого афериста? Что ж, все складывается наилучшим образом. Я его привезу.

Разговор с Волошиным оставил у Оливии странный осадок. Казалось, он был несколько раздосадован тем, что она не просто выяснила местонахождение дневников, но и получила их в собственное распоряжение…

Это обстоятельство только подстегнуло ее любопытство, и она вновь принялась за чтение.

«Сколько стоит человеческая жизнь? В военное время за иную не дадут и сантима. А моя обошлась Монтравелю слишком дорого… Лишь спустя месяцы я узнала, как ему удалось меня вытащить из Френа – поначалу он наотрез отказывался об этом говорить…

Однажды к дому мастера подъехал черный сверкающий «Майбах», из него вышел водитель в военной униформе. Он распахнул заднюю дверцу – оттуда вынырнул хлыщеватый мужчина в дорогом летнем костюме.

Монтравель увидел его сквозь окно мастерской и вышел отворить калитку.

– Проходите, Вебер… Какими судьбами?

– Направлялся по делам в Монпелье и решил заехать к вам, – сообщил баварец, опираясь на элегантную трость.

– Что ж, вы теперь в этом доме – дорогой гость, – ответил Монтравель сдержанно, пропуская его внутрь. – Останетесь пообедать?

– Нет, благодарю, у меня сегодня совсем мало времени, – пробормотал Вебер, наблюдая, как мастер принимается шлифовать поверхность бедра «Итеи» при помощи куска металлической сетки. – А вы сильно продвинулись за последние месяцы… с тех пор, как Дора вернулась.

– Без нее мне эту работу было бы не закончить. Я вам об этом уже говорил, – Монтравель неожиданно насупился.

Вебер обошел статую дважды и заметил с удовлетворением:

– «Итея» станет настоящим шедевром! Жду с нетерпением, когда вы ее завершите. Надеюсь, в оговоренный нами срок…

Я в недоумении вскинула глаза на Монтравеля.

Но тот отвернулся и принялся помешивать в чаше гипс, делая вид, что полностью сосредоточен на этом занятии.

– Вы свое обещание сдержали, и я свое сдержу.

– Ну, не сердитесь же, Монтравель. Эта работа займет самое почетное место в моей коллекции! Кстати, скоро в Париже пройдет моя персональная выставка, там будут присутствовать все высшие чины рейха и сливки парижского артистического мира: приглашены Лифарь, Кокто, Деспье… Мечтал бы увидеть и вас среди моих гостей!

– Я не являюсь вашим поклонником, Вебер. И вы это знаете.

– Знаю… – нервное лицо Вебера стало белее гипса. – Но знаю и то, что у меня в кармане заказ на несколько монументальных статуй, которые украсят портал над входом в Государственную канцелярию. Я думал о чем-нибудь эллинском. Например, Прометей и Атлант, держащие в руках меч и горящий факел… Хотел узнать ваше мнение.

Монтравель поморщился.

– Греческая культура глубоко гуманистична. Вы же ваяете представителей «высшей расы», пропагандируя уничтожение целых народов. Вы придворный скульптор рейха, Вебер, и этим все сказано.

Вебер побелел уже до прозрачности, но тем не менее продолжил:

– Еще год-два войны, и мы придем к мировому господству! Сейчас уже обсуждается заказ на целую серию скульптур, которые будут стоять на всех площадях Берлина. Если бы мы работали над этим вместе, Монтравель, вы обрели бы бессмертие!

Монтравель посмотрел на него с сочувствием – так смотрят на человека, который лишился разума, но не способен свою ущербность осознать.

– Бросьте эту метафизику, Вебер! С меня довольно того, что я прожил восемьдесят лет, не совершая преступлений… А мою «Итею», – он с нежностью взглянул на статую, – вы получите… согласно уговору.

С этими словами Монтравель повернулся к баварцу спиной и вновь начал полировать поверхность статуи.

Разговор был окончен.