Читать книгу "Несравненное право - Вера Камша"

Феликс, как и Рене, терпеть не мог политику, но вынужден был в ней разбираться. Реакция империи его не удивила, более того, не знай он подробностей происходившего в Таяне, он бы счел ее обоснованной. В самом деле, Арция давно одряхлела и держалась лишь потому, что никому не приходило в голову ее хорошенько потрясти. Когда-то присоединенные королевства и герцогства, ныне ставшие провинциями империи, все еще оставались в ее составе, так как местные нобили были слишком сыты и ленивы, чтобы оспаривать право на независимость. И тем не менее Феликс отчетливо понимал, что рано или поздно кто-то из них решится из герцога или графа превратиться в короля и, если ему улыбнется удача (а она улыбнется, если тот будет достаточно смел и предприимчив), то и другие, молодые и честолюбивые, поспешат отложиться от тихо умирающей метрополии.

Базилек и его окружение предпочитали не замечать очевидное, предполагая, что на их век хватит. Они опасались другого — союза Таяны и Тарски, которые все увереннее заявляли о себе. Правда, пока они не покушались на империю, раздвигая свои границы в основном за счет северных и восточных земель, примыкающих к Запретной черте, но вот многие фронтерские нобили начинали поглядывать на Рене и Марко как на возможных сюзеренов, от которых куда больше толку, чем от мунтских вырожденцев. Отставка же, данная Стефаном беспутной императорской племяннице, заставила забыть об идее объединения старого и нового центров путем династического брака. Бернар, в отличие от Базилека пекущийся о своем будущем, понимал, что усиление Таяны означает неизбежный распад Арции. В этих условиях ссора Рыси с Альбатросом представлялась чудесным спасением.

Базилек без колебания признал все права Михая Годоя и спешно отправил в Гелань с деликатной дипломатической миссией графа Фредерика Койлу, сделавшего все возможное и невозможное, чтоб укрепить регента в его желании захватить Эланд и свернуть голову Рене. Михай принял графа по-королевски, завалив его подарками и введя в круг своих избранных друзей. В этих условиях непреклонная позиция Церкви, не признававшей притязаний Годоя, не могла вызвать у мунтского двора ничего, кроме отторжения.

В своем письме Бернар указывал, что не намерен вмешиваться в дела Его Святейшества, но не может позволить Святому воинству пройти через имперские владения и воспрепятствует присоединению к Святому походу своих вассалов. Более того, Базилек был осведомлен о том, что далеко не все члены Конклава разделяют мнение Архипастыря, и намекал, что империя готова поспособствовать расколу Церкви и предоставить мятежным клирикам лежащую недалеко от Мунта Фей Вэйю, чье имя тесно связано с именем Циалы Благословенной. Были и другие угрозы и намеки, но в сравнении с первыми двумя они выглядели как мыши рядом с котами.

Феликс понимал, что сопротивление Базилека сломить ему вполне по силам и он, без сомнения, сделал бы это уже к началу осени, пустив в ход и то оружие, которым так сильны церковники, и свои личные связи в Мунте, так как в свое время рыцарь Феликс был весьма близок с убитым при Авире принцем Эллари, столь же непохожим на бездарного Базилека, как нож на репу. Увы! У Архипастыря не было времени. Он отдавал себе отчет, что склока Церкви с Арцией при любом исходе многократно усилит Годоя, да и рисковать целостностью Церкви в ожидании потрясений, которые сулило это лето, было безумием.

Феликс был вынужден ждать, копя силы в подвластной ему Святой области, собирая припасы и деньги, тренируя добровольцев, которым для того, чтоб примкнуть к войску, не требовалось разрешения сюзерена. Уже сейчас под Кантиской собралось не меньше десяти тысяч волонтеров, которые вкупе с двенадцатью тысячами отборного церковного войска представляли немалую силу. Конечно, с ними нельзя было штурмовать Гелань, но вот отвлечь Михая от Эланда возможностью удара через Гремиху было вполне возможно. Только вся эта сила была связана по рукам и ногам выжившим из ума императором и его обнаглевшими родственничками. Феликс видел, что единственным выходом является ускоренный марш на помощь Аррою, но для этого придется ждать нападения Годоя на Эланд. Тогда можно будет отринуть все условности. Только вот дорога займет не меньше полутора месяцев, и все это время Эланду придется отбиваться в одиночку. А этого-то Феликс и не мог допустить.

Лейтенант Рафал застал Архипастыря, задумчиво изучающего карту Пантаны. С той невероятной ночи в храме Святого Эрасти все свидетели явления великомученика и последовавшей расправы над святотатцами невольно держались вместе. Добори, Парамон, Рафал и Ласло стали надежной опорой Архипастыря, а связывающая их тайна заставляла относиться друг к другу с полным доверием. Поэтому Феликс не стал хитрить и ходить вокруг да около.

— Посмотри сюда, — Архипастырь указал стеком из слоновой кости место на карте. — Тебе нужно добраться в эти места и разыскать там остров в болоте, который эльфы называют Убежищем.

Лейтенант с явным непониманием смотрел на Феликса, и тот со вздохом продолжил:

— То, что я тебя прошу сделать, может показаться безумием, но мы не имеем права оставлять Эланд без помощи и не можем по милости Бернара ударить по Годою первыми.

— Я понимаю, — кивнул каштановой шевелюрой лейтенант.

— Ты помнишь Романа?

— Либра? Разумеется. Разве такое забудешь?

— Хорошо. А теперь слушай меня внимательно. Я не сошел с ума, хотя сторонний наблюдатель с этим вряд ли согласится… Так вот, тебе следует…

2229 год от В.И.

8-й день месяца Агнца.

Фронтера. Ласковая пуща

Желтая бабочка радостно порхала над ломкой сухой травой и первыми весенними цветами. Под деревьями и по оврагам еще лежал синий, набухший влагой снег, но поляны и прогалины уже были от него свободны, а теплый южный ветер подсушил землю, на которой не замедлили расцвести желтые и белые примулы. Маленькие серые пичуги, предпочитающие зимовать в родных краях, оживленно бранились в покрытых серебристыми барашками кустах ивняка. Им не было никакого дела до худенькой женщины, с блаженной улыбкой подставлявшей лицо и руки весеннему солнцу.

Лупе была счастлива, как никогда в жизни. Ее переполняла неистовая, бурная, как весенние ручьи, радость. Женщина словно бы захмелела, и вместе с тем никогда еще она так остро не чувствовала то, что происходит вокруг. Она слышала, как бродят в деревьях молодые соки, еще не нашедшие выхода своей буйной силе, ей были понятны птичьи голоса и забота лисьей четы, спешащей приготовить нору для будущего потомства. Звонкие голоса проплывающих в небе птичьих стай наполняли душу ликованием так же, как и звон ручьев, и трогательные сережки, украсившие орешник. Она ни о чем не думала и почти ничего не помнила, от прежней жизни остались какие-то смутные, туманные образы — девочка, кормящая с ладони голубей, островерхие черепичные крыши, запах сушеных трав, свет, пробивающийся сквозь низкое окошко… Все тревожащее, грустное, болезненное словно бы смыло прозрачной родниковой водой. Даже собственное имя женщина не то чтобы забыла, просто оно стало чем-то ненужным, бессмысленным. Зачем о чем-то думать, если в Тарру пришла весна? Есть один непреложный закон: весной нужно радоваться и спешить жить. И она радовалась…