Читать книгу "Кёсем-султан. Заговор - Ширин Мелек"

А о том случае… ну, все, кому надо, знали, о каком именно… О том единственном случае предпочитали не вспоминать.

Давайте честно – негоже было выигрывать у такого султана, когда ты обыкновенный янычар без роду и без племени. Пусть даже был ты ранее наставником молодежи… даже самого султана, в ту пору еще шахзаде… Все равно мог бы и подумать немного бывший наставник, прежде чем переть на рожон.

Люди одинаковы всегда и везде: они по большей части видят то, что им хочется видеть, и отчаянно, порой до последнего вздоха, отмахиваются от правды, ибо пережить ее немногим под силу. Правда зачастую слишком уродлива и жестока. Посему ее обряжают в одежды фантазии, пудрят, сурьмят и румянят при помощи лжи и догадок, голову обматывают чалмой досужих сплетен, а на ноги надевают роскошные туфли из неверия и сковывают эти туфли почище иных кандалов. Таковы люди, и Аллах часто огорчается, глядя на них, а шайтан, напротив, смеется и хлопает в ладоши. Факты обрастают легендами и домыслами, правду хоронят под барханами баек. Посему никто уже не может достоверно рассказать, что случилось в Топкапы в тот день, когда умер султан Мустафа.

Один придворный, чей страх умалился перед лучезарным видением некоего кошелька, в котором поблескивало золото, поведал неприметному человеку, беседовавшему с ним о том о сем, что однажды Мурад, по обыкновению своему смеясь до упаду, распахнул ведущую во дворец дверь и воскликнул, обращаясь к Мустафе:

– Дядя, у меня тут гость, который очень хотел с тобой повидаться!

А затем, развернувшись к широко распахнутым воротам, Мурад радушно распахнул невидимому гостю объятья и требовательно, с ноткой нетерпения произнес:

– Ну же, давай, не мнись на пороге, заходи! Ты желанный гость здесь. Давай-давай, мне тебя что, пинками загонять, что ли?

И одновременно с этим раздался неистовый вопль Мустафы:

– Нет! Нет, уходи, оставь меня, немедленно уходи отсюда!

И видели те из царедворцев, кому не посчастливилось вовремя убежать, как Мустафа, теряя достоинство, пятился назад, запнулся, наступив на полу собственного халата, упал и дальше продолжал пятиться на четвереньках, пока не уперся спиной в стену. Но и тогда продолжал он выть и визжать, словно загнанный в угол зверь, словно скотина на бойне у мясника, а лицо его искажал такой страх, который редко можно встретить в нашем подлунном мире живых.

– Уходи! – вопил он, и слюна брызгала из его рта, оставаясь на подбородке. – Оставь меня, оставь меня, я не султан, он султан, я ни при чем! Уходи, уходи, уходи!

Мурад же, сделав удивленное лицо, со смехом крикнул:

– Эй, дядя, да в чем же дело? Разве ты не рад видеть братца?

Лишь скулеж, напоминающий звуки, издаваемые смертельно раненным животным, был ему ответом.

Тогда Мурад отвернулся от потерявшего человеческий облик Мустафы и хмыкнул, обращаясь в пустоту:

– А ты, дядя, что скажешь? Тебе-то зачем сюда было надо?

Видимо, ответ султану не понравился, так как он побагровел, нахмурился и со злостью рявкнул:

– Придержи язык, мерзавец! Тебя не учили, как разговаривать с султаном? Еще учить меня вздумал, тоже мне, выискался! Ты просто еще один мертвый шахзаде, помни об этом. Жизнь и смерть всех шахзаде во власти султана, и никто ему не указ! Уж я-то знаю. Я и сам…

Мурад сжал руку в кулак, словно сжимал чью-то шею, и в этот миг скулеж и бессвязное мычание со стороны Мустафы сменились сдавленным хрипом. Глаза бывшего султана выкатились из орбит, на губах появилась пена. Он из последних сил вскочил было на ноги, но тут же пошатнулся и рухнул под ноги племяннику.

Кто-то из присутствовавших при этой сцене не удержался от вскрика, кто-то просто сдавленно втянул воздух, потому что на некоторое время забыл, что надо дышать. Мурад же лишь хищно усмехнулся, посмотрел на стену напротив себя и покачал головой:

– Ну, у тебя и способы извиняться, знаешь ли, – надо будет перенять. Ты, конечно, не султан, но способы вполне достойны султана, признаю. Гордись – тебя султан похвалил.

С этими словами султан перешагнул через тело Мустафы, все еще содрогающееся в предсмертной агонии, и пошел дальше, посмеиваясь. Однако не прошел он и десятка шагов, как улыбка исчезла с его лица и он гневно воскликнул:

– Как смеешь ты спорить? И кто же это тогда, если не ты?

Похоже, ответ, коего не услышал никто из придворных, сильно разгневал Мурада: он потянулся за саблей и начал с неистовыми криками рубить воздух. Конечно же, впоследствии рассказывали всякое: и что сабля после этого была в крови, которую не могли оттереть нигде, кроме как в мечети после пятого намаза, и что из ниоткуда слышались крики и мольбы о пощаде… Но царедворец, рассказавший обо всем, что он видел, неприметному человечку в одном из небогатых домов Истанбула, тех, что похожи друг на друга, словно бусины одних четок… этот царедворец ни о чем подобном не упоминал. Более того, он утверждал, что повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь свистом сабли, дыханием султана, тяжелым и прерывистым, будто не воздух рассекала сабля, а тюки с тканями, да последними хрипами умирающего. Последнее, впрочем, вскорости прекратилось.

Когда Мурад наконец утомился, он странно дернул головой, будто хотел проститься с дядей Мустафой, но что-то его удержало и даже рот заткнуло. Глаза султана подозрительно заблестели – уж не слезы ли затмили их? – да нет, вряд ли. Просто солнце светило не под тем углом, а может, перепил вина великий султан. Ведь это же было вино, не так ли? Ну что же еще?

Впрочем, меньше всего на свете придворные жаждали узнать, чем еще могло оказаться странное поведение великого султана.

Когда султан ушел, к Мустафе подбежало несколько евнухов, давно уже дожидавшихся в одном из боковых коридоров. Они бегло осмотрели тело, и один из них, самый старший, слегка покачал головой.

Тогда и появилась Кёсем-султан.

Она поначалу ничего не говорила. Опустилась на колени рядом с телом Мустафы, прикрыла умершему глаза, по-прежнему напоенные ужасом. Погладила по лицу, и многие впоследствии готовы были поклясться, что черты Мустафы разгладились. Ужас покинул тело мертвеца, дважды взошедшего на султанский трон и дважды впоследствии этот трон потерявшего. Осталось лишь спокойствие, свойственное тем, кого Аллах принял в свои отеческие объятья. И лишь тогда Кёсем-султан промолвила:

– Спи спокойно, братик. Свое ты уже отбоялся… – Затем, не оборачиваясь, добавила: – Похороните его достойно, однако не пышно. Где-нибудь в тихом месте. Он так хотел. Он не раз упоминал при мне об этом.

– Да, госпожа, – с поклоном ответил один из евнухов.

Кёсем-султан поднялась на ноги, поклонилась умершему и удалилась. Тело же вскорости унесли те же вездесущие и расторопные евнухи. А те, кто присутствовал при этой сцене, справившись со смущением и ужасом, повелели себе крепко-накрепко забыть о том, что видели и слышали.

Вот такую историю рассказал царедворец, чье имя не сбереглось, неприметному человечку, платившему полновесным золотом за разнообразные любопытные истории. Эта показалась ему весьма и весьма любопытной.