Читать книгу "Время, занятое жизнью - Урсула Ле Гуин"

И, наконец, есть люди, которые помогают.

Это место – самое впечатляющее доказательство их существования из всех, что я когда-либо видела. Доказательство не только существования таких людей, но и того, насколько эффективна их работа и велико их влияние. Здесь воплощена человеческая доброта.

Да, она воплощена в самом бездуховном, низменном, банальном, даже грубом виде. В тысячах банок зеленых бобов, в башнях упаковок макарон, в ящиках свежесобранных овощей, в холодных часовнях рефрижераторов с мясом и сырами… В тысячах картонных коробок с невозможными названиями сортов неведомого пива. Эти коробки, особенно прочные и пригодные для упаковки разных продуктов, предоставили пивоварни… Доброта воплощена в мужчинах и женщинах, в рекрутерах и волонтерах, в операторах погрузочной техники, конторских работниках, в тех, кто сортирует и упаковывает свежую продукцию, и в тех, кто обучает людей навыкам выживания. Доброта воплощена в кухнях и огородах Oregon Food Bank, в грузовиках, привозящих еду на склад, и в грузовиках, доставляющих ее туда, где в ней нуждаются.

Потому что эти громоздящиеся стены, кварталы и утесы товаров – от двенадцати до восемнадцати тысяч фунтов еды в каждом отсеке склада – исчезнут, растают, как замки из песка, за какую-то ночь или за несколько дней, чтоб уступить место новым коробкам, жестянкам, банкам свежей и замороженной еды, которая, в свою очередь, тоже исчезнет через день или неделю, отправившись туда, где в ней нуждаются.

И это происходит повсюду. Oregon Food Bank доставляет еду в каждый округ штата Орегон плюс в один округ штата Вашингтон. Сотрудникам организации не приходится долго искать тех, кому не хватает еды.

Начнем с того, что везде есть дети. Множество детей школьного возраста в нашей стране, в ее городах и городках не могут позволить себе питаться три, а то и два раза в день. Многие из них не всегда уверены в том, что им сегодня вообще доведется хоть что-нибудь съесть.

Сколько таких детей? Почти треть от общего числа. Каждый третий ребенок.

Возможно, так вам будет понятнее: если вы или я – среднестатистический родитель с тремя среднестатистическими детьми школьного возраста, один из них сегодня останется без еды. Или не получит ее в достаточном количестве. Он проснется голодным и будет чувствовать голод к вечеру. Тот голод, от которого ребенок все время мерзнет. От которого он тупеет, от которого он болеет.

Какой именно ребенок?.. Какой из наших детей?..

Елка

Январь 2011 года

Нынче утром мы вынесли рождественскую елку. «Славный маленький пушистик, три с половиной – четыре фута ростом, этакое настольное деревце», – как сказала продавщица в цветочном магазине рядом с Trader Joe’s[76]. Елку мы поставили на деревянный ящик возле углового окна гостиной: я считаю, что ее должно быть видно снаружи, да и самой ей хорошо бы позволить выглядывать на улицу. Вряд ли дерево может видеть в прямом смысле, но оно способно ощущать свет и тьму, различать внешнее и внутреннее. В любом случае оно смотрится лучше, когда над ним или позади, сквозь ветви, видно небо. Прежде чем мы нарядили елку, она стояла в углу, крепкая, темно-зеленая – сложный высший организм, ее присутствие явно ощущалось в комнате. Раньше мы пользовались искусственной елкой, но она была слишком очевидно ненастоящей, и я стала задумываться, что я чувствую по отношению к настоящему дереву, не только к великолепным высоким рождественским елям, которые запомнились мне по впечатлениям из детства и тех времен, когда мои дети были маленькими, но также и к миниатюрным елочкам. Они создают такое же ощущение присутствия в комнате, как человек или животное. Неподвижное присутствие, не говорящее ничего, – но оно есть. Как если бы у нас гостила некая неразговорчивая особа из Норвегии.

По-английски не говорит, совершенно нетребовательна, ничего не просит, кроме разве что глотка воды раз в несколько дней. Успокаивает самим своим присутствием. Смотреть на нее одно удовольствие. Хранит в себе темноту, держит эту лесную темноту зелеными руками, протянутыми спокойно, твердо, без усилия.

Наша норвежская гостья стояла, слегка наклоненная внутрь комнаты – мы не смогли закрепить ее абсолютно вертикально, – но ее все равно никто не видел снаружи, расположенную между письменным столом и книжным шкафом, так что мы не беспокоились. Она была совершенно симметрична, нам не пришлось отстригать концы ветвей с какой-нибудь из сторон садовыми ножницами, как это часто приходилось проделывать со многими другими елками. Она, конечно, приехала из питомника. Хоть я и вижу в ней лес, она там никогда не была. Выросла, наверное, на каком-нибудь склоне неподалеку от Худа[77] вместе с сотнями или тысячами других молодых хвойных. Прямые ряды деревьев – одно из самых жутких зрелищ, что мне доводилось видеть. Почти всегда это признак того, что мелкий фермер, не способный конкурировать с крупным агробизнесом, отказался от мысли выращивать овощи или фрукты, или что нефермер вложился в питомник деревьев, чтобы получить налоговые льготы. Наша елка не знала леса. Но все равно она была лесная. Она видела дождь, солнце, лед, ветер, самую разную погоду и, без сомнения, множество пернатых. И звезды по ночам.

На елку мы повесили электрогирлянду. На вершине закрепили старую золотую птицу с облезлым хвостом. Маленькие стеклянные украшения и раковины улиток мы купили в Париже в 1954 году для нашей тогдашней двухфутовой елки – дюжину улиток и еще дюжину золотых каштанов. Каштан сохранился всего один, улиток – девять, одна, правда, с дыркой в хрупкой раковине. Мы нацепили их на верхние ветки: улитки ничего не весили, а еще их там было хорошо видно. Стеклянные шары побольше, некоторые настолько старые, что краска на них растрескалась и истерлась до прозрачности, расположились ниже; чем кто-то больше, тем ниже он оказывается – это закон жизни. Маленькие звери – тигры и львы, коты и слоны – повисли на ниточках в глубине кроны; маленькие птицы устроились на ветках, вцепившись ненадежными проволочными коготками. То и дело какая-нибудь из птиц срывалась и оказывалась кверху лапами на полу; приходилось усаживать ее обратно на ветку.

Елка смотрелась очень хорошо, очень по-настоящему, по-рождественски, кроме гирлянды, которая оказалась слишком яркой. Светодиоды на ней были маленькие, но ослепительные. Старомодные электролампочки, расписанные инеем, которые для этой елки слишком велики, подошли бы лучше – с их мягким, рассеянным светом, который можно было бы упрятать в ветвях. Некоторые цвета светодиодов показались мне просто ужасными. Я бы убрала пурпурные и синие, как на взлетной полосе, и оставила бы только зеленые, красные и золотые, но в магазине продавались только пятицветные гирлянды, причем без сменных элементов. Мы могли бы купить новую нитку, но она, скорее всего, оказалась бы такой же. Поначалу я попыталась упрятать маленькие, свирепо полыхавшие светодиоды в трубочки из папиросной бумаги, но особой разницы не заметила, кроме того, что елка стала выглядеть неряшливо. В конце концов я оставила гирлянду в покое.