Читать книгу "Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Шопперт"

по-индийски это означает «Душа мира». Как и приличествует владельцу столь благородного титула, пудель обычно молча и непроницаемо-загадочно семенил рядом со своим невнятно что-то про себя бормочущим хозяином.

Таким образом, оба были живым воплощением поучительной картины, которая должна была изображать мыслителя и его загадку. По возвращении домой Шопенгауэр, бывало, зачитывался до поздней ночи, а мир и «душа мира» мирно спали (последняя — подле его ног).

Шопенгауэр был очень начитанным в области литературы и философии; а после 19 лет «молчаливого негодования» при виде отсутствия пришествия громогласной славы он напечатал вторую философскую работу «О Воле в природе». Во вступлении к этой работе содержится веселый выпад против Гегеля, который мало связан с философией, а сама книга — это главным образом разработка положений, изложенных в его более раннем великом труде. Он также выпустил в свет второе издание своего труда «Мир как воля и представление», однако и ему-таки не удалось сломить «сопротивление скучного мира».

В этом втором издании Шопенгауэр продолжает разрабатывать взгляды, которые он теперь считал недостаточно развитыми в первом издании. Здесь мы находим развернутый вариант его воззрений по поводу политической философии и роли государства. На эти идеи оказал глубокое влияние его пессимистический взгляд на человеческую природу. В своей политической философии Шопенгауэр был последователем английского политического философа XVII в. Томаса Гоббса, автора «Левиафана». Согласно Гоббсу, без правительства «жизнь у человека — одинокая, бедная, мерзкая, животная и короткая». С этим Шопенгауэр соглашался от всего сердца. (И действительно, бывало, что он так и считал, даже когда у людей было правительство.) Гоббс усматривал происхождение государства в естественном желании людей преодолеть это первобытное состояние дел. Таким образом, любая форма правления лучше, чем отсутствие такового. Отсюда Гоббс делает гигантский скачок, заключая, что люди в силу этих причин должны принимать любое правительство, под властью коего им довелось жить. Жизнь в любом государстве, сколько бы зла она ни несла, всегда лучше, чем та жизнь, которая была «мерзкой, животной и короткой», — в которой ничего созидательного не могло быть достигнуто.

Шопенгауэр соглашается с этим взглядом, хотя и привносит попутно свою собственную характерную составляющую из остроумия и мизантропии. Он считает, что человечество, в сущности, состоит единственно из «хищных животных». Государство действует как «намордник» для этих диких зверей, преобразуя их в «безвредный травоядный скот». Человечество не выбирает между Добром и Злом. Вместо этого, как мы видели, его приводит в движение мировая Воля. Подобные существа не могут обладать каким-либо действительным понятием о справедливости; все, что они знают, — это в основном негативная версия идеала. Когда происходит нарушение их воли, они испытывают боль и негодование, что они считают несправедливым. И все же в то же самое время эти низкие создания вечно изыскивают возможность для того, чтобы причинить боль и страдание другим, препятствуя их воле и вызывая у них ощущение несправедливости. Таким образом, основополагающей целью государства должно быть предотвращение этого. Гражданина любой ценой следует удерживать от навязывания своей воли другим людям губительным для них образом.

Мыслители эпохи Просвещения, начиная Кантом и кончая романтиками, ранее проповедовали несколько иной взгляд на роль государства. Целью государства считалось улучшение нравов его граждан, оно должно мягко призывать их стать более человечными. Государству отводилась задача творить добро, улучшая жизнь своих граждан, а не просто быть «необходимым злом», отслеживая их самые низменные инстинкты. Шопенгауэр прозорливо понял, каким мог бы стать итог существования этого кажущегося более благожелательным государства. Подобное «поощрение» граждан к совершенствованию вело к навязыванию коллективной воли, к взращиванию единообразного вида поведения, которое государство считало хорошим. Это не оставляло места для самобытности личности, при которой гражданин мог бы развиваться, как ему вздумается.

Хотя романтический взгляд на государство, равно как и взгляды просветителей, могут показаться непосредственно более привлекательными, чем мрачный пессимизм Шопенгауэра, на практике подобное «улучшение» граждан государством могло бы привести к наихудшим крайностям. Шопенгауэр питал отвращение как к левым революционерам, так и к правому прусскому государству (столь любимому Гегелем). Оба они стремились навязать свой собственный способ улучшения судьбы людей: первый вариант сводился к постепенному введению равенства, а второй — к сильной консервативной авторитарной власти. Концепция ценностей — создавалась ли она вновь либо базировалась на старых ценностях — в любом случае должна была быть навязана. Шопенгауэр был прав в своей оценке одинакового исхода очевидных противостояний. Наихудшими крайностями в деле «улучшения» государства в следующем, XX в. суждено было стать коммунизму и фашизму.

Несмотря на состоятельный и стабильный образ жизни, Шопенгауэр считал, что он был довольно-таки уязвимым для политики. Он был страшно напуган, когда по всей Европе прокатился «год революций — 1848». Волнения в Германии не только нарушали его обыденное существование — они еще и угрожали разрушением торгово-купеческих источников его личного дохода. Куда катится мир? К счастью, беспорядки во Франкфурте были подавлены, и скоро для воспитанного и порядочного человека, живущего на независимые средства, стали возможными прогулки с пуделем по улицам. Восставшие граждане слишком явно показали, что оценка Шопенгауэром их характера была правильной. Подобные создания нуждались в том, чтобы их обуздать, а не поощрять — когда они кричали о злоупотреблениях в лицо законопослушному философу, сопровождаемому Душой Мира. Однако с другими унижениями его достоинства жить было не так просто. Глубокая внутренняя боль, вызванная отсутствием успеха, продолжала точить его, хотя он всячески крепился, лишь бы этого не показать. Длительное ожидание признания к тому времени исчислялось несколькими десятилетиями и, несмотря на душевную энергию, умение держаться на людях, он мало-помалу смирялся с тем обстоятельством, что его жизнь была одним долгим, затянувшимся провалом.

В возрасте 63 лет Шопенгауэр принимает решение отдать в печать эссе и максимы, однако предложение об их публикации никого из издателей не увлекло. Наконец ему удалось убедить мелкого берлинского книгопродавца опубликовать небольшое издание — Шопенгауэр обещал сам оплатить тираж. Эту работу он назвал «Parerga und Papalipomena» (что в переводе с латыни означает «Украшения и упущения»). Это был ряд саркастических отрывков на самые разные темы. Эти эссе и афоризмы и ныне столь же свежи, метки и вызывающе дерзки, как и тогда, когда они были напечатаны впервые. Позиция Шопенгауэра часто вызывающе консервативна, проникнута анархизмом и замешана на дрожжах эгоизма. Взгляды Шопенгауэра на женщин намеренно шокирующи. Вот, к примеру, одно высказывание: «Только отуманенный половым побуждением рассудок мужчины мог назвать низкорослый, узкоплечий, широкобедрый пол прекрасным»[1].

(Эти слова рассматривались в качестве зеркала, во всей красе показывающего автора высказывания. Зеркало это едва ли говорит в пользу здоровья его интеллекта или, к слову