Читать книгу "Антикитерский механизм. Самое загадочное изобретение Античности - Джо Мерчант"

Для Бромли знание и в самом деле было силой. Всю свою жизнь он оценивал себя по тому, что он знает, а другие – нет. Именно это помогло ему стать крупнейшим в мире специалистом по Чарльзу Бэббиджу, и это заставило его вернуться обратно в Афины после года изучения Антикитерского механизма. Знанием не следовало делиться, его следовало держать при себе как ценную валюту, чтобы использовать, когда придет час. Однажды, во время одной из поездок в Лондон, он вел семинар по Антикитерскому механизму для хранителей и кураторов Музея науки. В конце, как обычно бывает на таких мероприятиях, один из участников поднял руку и вежливо задал вопрос. Бромли взглянул на вопрошающего, в его глазах сверкнули искорки, уголки губ слегка изогнулись в подобии улыбки…

«А это, – наконец сказал он, – мне уже известно, а вам только предстоит узнать».

Поэтому для Бромли передать все свои данные Райту означало бы окончательное поражение, признание тщетности всех своих надежд. Райта разрывало чувство вины, но он должен был убедить Бромли признать, что, каковы бы ни были его мечты, ему не суждено быть тем, кто разрешит загадку Антикитерского механизма. Однако он понимал боль этого потерянного, уходящего человека

Иногда Райту казалось, что он победил.

«Это безнадежное дело, – объявлял Бромли. – Забирай все данные, если хочешь». Но в другие дни настроение его менялось, и он говорил, что Райт убедил его в том, что проект стоит продолжать: «Когда силы ко мне вернутся, я сделаю еще одну попытку». В конце концов жена Бромли нашла подход.

«Ты проделал большую работу, – мягко сказала она. – Позволь Майклу придать ей смысл, чтобы твои усилия не пропали зря и получили признание».

Бромли оставил при себе часть материалов – большую часть фотографий и самые четкие рентгенограммы, но остальные отдал Райту – последний дар живому от умирающего.

Когда пришло время уезжать, Бромли настоял на том, чтобы самому отвезти Райта в аэропорт, хотя от усилия он едва дышал и кровь отлила от его лица. Они попрощались перед терминалом.

– Рад, что довелось узнать вас.

– Приятного полета.

Они виделись в последний раз. Бромли продержался больше шести месяцев, отпущенных ему врачами, но в итоге уступил болезни и скончался в сентябре 2002-го, так и не продвинувшись в решении загадки Антикитерского механизма. Ему было 55.

Райта попросили написать некролог. В отличие от восхвалений, опубликованных в других изданиях, его статья стала мучительным результатом стремления рассказать то, что он считал неприукрашенной правдой. «Если я когда-то и возмущался тем, как Алан захватил в свои руки этот проект, то признаю, что без него я вообще никогда не попал бы в Афины», – написал он. И добавил в конце всего пять слов: «Мне будет его не хватать».

После того как Райт вернулся в Лондон с рентгенограммами и начал работать над ними вечерами и по выходным, он стал обдумывать мысль, зародившуюся у него еще в Афинах, при первом знакомстве с обломками. А именно – вероятность того, что в передней части механизма когда-то было куда больше зубчатых колес, с помощью которых отображалось движение планет.

Это была смелая идея, однако она имела под собой основания. Когда Райт непосредственно исследовал фрагменты, он увидел остатки креплений, выступающих вперед на большом колесе со спицами. Похоже было, что когда-то к ним крепилось нечто круглое, вращавшееся вместе с большим колесом. Прайс заметил эти кронштейны, но в итоге проигнорировал их. В его реконструкции не было места ни для какого дополнительного механизма, потому что его большое колесо – солнечное – вращалось прямо спереди. Но теперь Райт знал, что никакой необходимости в солнечном колесе не было и появлялось место для дополнительных устройств. Что же они могли собой представлять?

Райт заподозрил, что зубчатых колес было больше. Он и прежде видел шестерни, вращавшиеся на других колесах, – распространенная схема в астрономических часах, хорошо ему знакомых по Музею науки, применявшаяся, в частности, для вычисления движения планет. Система зубчатых колес, смонтированных на вращающемся диске, заставляла шестерню двигаться с определенной скоростью, одновременно вращаясь внутри большего зубчатого колеса. Если в дифференциальной передаче два ввода и один вывод (или наоборот), то здесь лишь один ввод и один вывод. Но вывод не постоянен, он ускоряется и замедляется относительно центральной оси в зависимости от того, как вращается малое колесо. Этот тип зубчатой передачи называется эпициклической, или планетарной, передачей, хотя сегодня ее легче найти в автомобилях или станках, чем в астрономических инструментах.

В отличие от Солнца и Луны планеты движутся по небосводу неравномерно. Они меняют скорость, делают зигзаги, остановки, во многом поэтому их так и назвали: греческое слово planetes означает «блуждающая». Эти беспорядочные движения в небесах смущали греков классической эпохи, которым нравилось видеть во Вселенной совершенство, а совершенное движение – это равномерное движение по кругу. Устройство Вселенной отражало природу богов, а потому не могло быть и мысли о каких-то отклонениях или нерегулярности. Увязка хаотичного движения планет с идеей о совершенных окружностях стала тогда одной из самых насущных философских проблем.

В IV в. до н. э. один из учеников афинской школы Платона – Евдокс – выступил с идеей концентрических сфер. Те, по которым двигались планеты, скользили над остальными, все вращаясь в разных направлениях, а Земля была в центре. В результате путь каждой планеты представлял кривую, напоминавшую восьмерку. Идея была хитроумной, но не слишком точно отображала реальное движение планет. Тогда в III в. до н. э. математик Аполлоний, работавший в Александрии, придумал нечто лучшее – эпициклы. В его представлении планеты описывали петли – другими словами, описывали круг, центр которого двигался при этом вокруг Земли.

Это объясняло, почему планеты время от времени замедляют и ускоряют свое движение и почему иногда кажется, что они движутся в обратном направлении.

Теория работала, потому что и в самом деле имела некоторое отношение к реальности. Когда мы наблюдаем планету, она обращается вокруг Солнца одновременно с Землей, и видимое ее движение есть сочетание двух окружностей – орбиты планеты и нашей собственной орбиты. Когда мы смотрим на Меркурий или Венеру, которые ближе нас к Солнцу, видимое их движение есть комбинация нашего пути вокруг Солнца (больший круг) и орбиты планеты (меньший круг). Когда мы смотрим на планеты, которые находятся дальше от Солнца, чем Земля, – Марс, Юпитер и Сатурн, – то мы сами делаем петлю. Наш путь вокруг Солнца накладывается на больший круг – орбиту планеты. Аполлоний ничего этого, конечно, не знал. Он просто пытался выстроить геометрическую модель, которая могла бы объяснить видимые с Земли пути планет.

Можно довольно просто перевести эту модель на язык зубчатых колес. Если вы хотите смоделировать, скажем, движение Венеры, вам нужен большой диск, который вращается со скоростью Земли вокруг Солнца (или Солнца вокруг Земли с геоцентрической точки зрения). Еще вам нужна меньшая шестерня, которая вращается вокруг этого диска, – она изображает путь Венеры вокруг Солнца. Размер и скорость вращения этой меньшей шестерни относительно большого диска определяются величиной орбиты Венеры и скоростью ее движения по ней по сравнению с орбитой и скоростью Земли. Вообразите шпильку, торчащую на краю меньшего колеса: ее перемещение вокруг центра большого колеса и будет видимым движением Венеры. В астрономических часах эпохи Возрождения применялись рычаги с прорезью, чтобы передать это движение к стрелке зодиакального циферблата. Стрелка циферблата приводилась в движение валом, который поворачивался с помощью рычага с прорезью на конце, внешне слегка напоминавшего камертон. В эту прорезь входил штифт эпициклического колеса (большое центральное зубчатое колесо с внутренними зубьями. – Прим. ред.). Когда эпициклическое колесо описывало петлю, штифт скользил вверх и вниз по прорези, двигая рычаг и соединенную с ним стрелку с переменной скоростью.