Читать книгу "Античная философия. Краткий курс - Елена Пронина"

Казнь Сократа потрясла Платона, он был возмущен, как афинская демократия обошлась с ним, и он навсегда потерял доверие к политикам. Платон покинул Афины. Много путешествовал, побывал в Кирене, Египте, Южной Италии, на Сицилии. По приглашению тирана Дионисия Старшего, несмотря на недоверие к политикам, все же прибыл в Сиракузы в надежде воспитать из него правителя-философа. Но навлек на себя неудовольствие тирана за дружбу с его родственником Дионом, претендовавшим на престол. Дионисий поступил с Платоном как с пленным, выдав его спартанскому послу, по приказанию которого философ был привезен на невольничий рынок в Эгине. К счастью, в это время на остров прибыл знавший Платона киренец Анникерид, который тут же его выкупил и переправил к друзьям в Афины. Он отказался от собранных ими денег; и на эти средства в ближайшем пригороде Афин, в роще, высаженной в честь местного героя-покровителя Академа, был куплен участок земли. Здесь и основал Платон свою философскую школу, сохранив за ней название местности. Почти сразу платоновская Академия приобрела известность во всем греческом мире.

Всю свою оставшуюся жизнь Платон посвятил Академии, которая просуществовала до VI в. н. э., более 900 лет. Только два раза он ненадолго покидал ее стены, побуждаемый каждый раз надеждой на осуществление своих политических идеалов. Ради этого он дважды отправлялся в Сиракузы, теперь уже к Дионисию Младшему, чтобы в союзе с Дионом повлиять на него и философски его образовать, но оба раза безуспешно.

Сочинениям Платона повезло. Они дошли до нас практически в полном объеме. Его творческое наследие составляют 34 диалога, «Апология Сократа» и 13 писем. Ему приписываются также сочинения, адресованные только членам Академии, но они не сохранились, видимо, потому, что распространялись в устной форме.

Платон, без сомнения, был «совершеннейший грек и великий человек. Подобно тому, как он соединял в себе все преимущества физического развития с умственной и нравственной силой, он облагородил и прекрасную жизнь греческого мира, придав ей глубину духовного бытия, что на тысячелетия упрочило его значение в истории человеческого миросозерцания»[126].

Идея – парадигма всех вещей

Духовное развитие Платона началось с разработки этико-политической проблематики. Затем он пришел к осознанию необходимости восстановить некоторые онто-космологические моменты ранней натурфилософии. Переосмыслив предшествовавшую ему философскую традицию, он сделал великое открытие, которое определило пути развития западноевропейской философии вплоть до наших дней. Платон открыл идеальный, сверхчувственный мир, который существует совершенно самостоятельно, независимо от человеческого сознания и чувственно воспринимаемого мира вещей, по отношению к которым он является первичным. Это открытие послужило Платону основанием для создания системы объективного идеализма.

Он пытался доказать, что у любой вещи физического мира есть своя высшая и последняя причина. Она имеет не физическую, а метафизическую, то есть умопостигаемую природу. Эту причину Платон назвал идеей (в переводе с греческого – внешний вид, форма).

В уже известном нам диалоге «Гиппий Больший» Платон на примере определения понятия прекрасного раскрывает, что есть идея. Вспомним, как главные персонажи этого диалога Сократ и Гиппий обсуждают вопрос о том, что есть прекрасное. Гиппий говорит, что прекрасное – это и девушка, и лошадь, и кувшин. Сократ же объясняет ему, что его интересует прекрасное самое по себе. Прекрасное само по себе не есть какая-то конкретная вещь, но оно может воплощаться в самых различных вещах. Прекрасное – это идея, существующая сама по себе, независимо от той вещи, в которой она воплощается.

Таким образом, платоновская идея – это совершенно не то, что мы сегодня понимаем под идеями. Это не просто понятие или мысль, которые человек выражает теми или иными словами. Идея существует объективно, то есть независимо от человека.

Идея – это, во-первых, подлинное бытие, которое существует отдельно от вещей, выступая причиной их возникновения. А во-вторых – это общее понятие о сущности вещей. Познать сущность вещи можно, открыв ее идею, которая выражается посредством понятия. Например, отдельные столы существуют потому, что есть особое бытие, которому соответствует понятие «стол», отражающее общие свойства предметов этого класса. Для их обозначения Платон даже придумывал особые существительные: «стольность» как выражение общего для всех возможных столов, «лошадность» – для всех возможных лошадей, «чашкость» и т. д.

Не было бы идеи вещи, не было бы и самой вещи. При этом идея продолжает существовать и тогда, когда вещь уничтожена. Платон обратил внимание на принципиальные различия между вещью и ее идеей. Если конкретная вещь изменчива и конечна, она возникает и разрушается, то идея неизменна и вечна. Она не подвержена разрушению, поскольку ее важным свойством является простота, ее нельзя разложить на части. В то время как именно возможность любую вещь разложить на составляющие ее части приводит к уничтожению вещи.

В силу своей вечности и неизменности идея является первообразом (парадигмой) для каждой вещи. Это положение Платон распространял и на важнейшие этические принципы. Так, идея справедливости является парадигмой всех справедливых поступков, а каждый отдельный поступок служит подобием самой справедливости.

Кроме того, идея выступает в качестве идеала, к которому стремится все существующее. Например, идея красоты есть совершенная красота, отдельные же предметы красивы лишь относительно, они никогда не могут быть совершенными по своей красоте, но они могут стремиться к совершенной красоте как к идеалу.

Соотношение идей и чувственно воспринимаемых вещей Платон иллюстрировал с помощью мифа о пещере. В своей самой знаменитой и значительной работе «Государство», которая написана в форме диалога Сократа с другими мыслителями, он писал: «Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами… Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной… за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат… Находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?… Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, они приписали бы эти звука чему-нибудь иному, а не проходящей тени?.. Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов… Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись и взглянуть вверх – в сторону света… И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь… он мог обрести правильный взгляд? Не считаешь ли ты, что… он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?.. А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза?.. Глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят… Тут нужна привычка… Начинать надо с самого легкого: самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет… И наконец, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце… И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же… есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере. Вспомнив свое прежнее жилище… разве не сочтет он блаженством перемену своего положения?.. Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?.. О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь…