Читать книгу "Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - Ольга Арефьева"

Он коснулся меня языком, вино лилось мимо, а его глаза стали огромными, почти на полмира. Вдруг я заметил, что Арчи — тот, который постарше, держит свою ступню на моей. Мое внимание разорвалось надвое, я зачарованно смотрел, как расширяется пятно мадеры на скатерти.

Они не были красивы или умны — эти неродные полублизнецы, но меня никто больше в жизни так не ласкал. Я хотел тепла, жаждал, чтобы кто-то смотрел в мои глаза и держал вот так ногой мою ступню. Они целовали меня со всех сторон во все места, а я представлял, как это делала бы женщина.

Я не сопротивлялся ничему. Они унесли мое полурасплавленное тело в кровать, сняли одежду с себя и меня, я лежал между ними, почти не существующий, ждал, что будет дальше, когда вдруг меня охватила трезвость.

Я встал и сказал им, что хочу женщину, а не их, что я мужчина, хоть и не знаю, что это такое. И тогда тот, который постарше, Арчи, тихо сказал мне, что мне нечего делать с женщиной, пока я не знаю точно, чего она хочет и как устроена. Они обещали мне это объяснить и предложили испытать свое воображение сейчас с ними для того, чтобы в будущем не ударить в грязь лицом.

Они заверили меня, что для мужчины лучше сделать так, что иначе нечего и пытаться быть с девушкой, потому что она обязательно с насмешкой отвергнет мою неумелость. Они обманули меня, но тогда я этого не знал. Алчи — тот, который помладше и чуть миловиднее, вытащил из шкафа женское платье, бюстгальтер, чулки и пояс к ним. Надел кружевные девичьи трусики и парик с длинными волосами. Во всём этом он не стал симпатичнее, и мне пришлось выпить еще мадеры, чтобы заставить себя снять с него платье и эти самые трусики. Я представил себе пугающую и зовущую обнаженную грудь женщины, но у него в лифе не было ничего кроме ватных подкладок. Я сказал себе, что страх — всего лишь воображение, и перестал бояться.

Он просил меня войти в него, говоря, что гораздо труднее найти того, кто войдет в тебя, чем того, в кого войдешь ты. Что лишь такой, как я, неопытный с женщиной, мог достаться ему ненадолго, и то лишь перед тем, как я уйду искать нормальное счастье, оставив ему маленький обломок ненормального, но единственно возможного для него. Он был искренен в этом, и я, наконец, поверил ему.

Они объясняли мне, как это сделать с ними, и как потом делать с женщиной — осторожно, нежно, сначала слегка, потом всё глубже. Сначала медленно, потом всё быстрее, как затормаживать себя, глубоко дыша вперед, двигаясь от входа в тело к самой его глубине, как делать мелкие и быстрые толчки почти на дне, которого нет.

Невзирая на все мои страхи и выпитый алкоголь, у меня всё получалось, мой партнер тихо и хрипло стонал всем нутром, невнятно шепча о моей силе и нежности, с меня лился пот, я чувствовал руки второго — Арчи, ласкающие мои ступни, икры, бедра и ягодицы.

Он вошел в меня, так же, как я был в Алчи, и я понял, что давно был готов на это. Накопленная одинокими ночами нежность наплывала на меня мед ленными волнами, и я таял, как сахар в кипятке.

Я потерял свое тело, кровать ушла из-под меня, я висел между телами моих любовников, взлетая и падая одновременно.

Лишь потом, еще много раз пережив этот взлет-падение в той же компании, я понял, что голод, оставленный мне матерью, так и не утолен. Но я, связавшись с этими мужчинами-женщинами, заблудился в своих страхах и желаниях и потерял самое главное, что необходимо для его утоления.

У меня исчез напор.

Жив ли я

Я по-прежнему боялся женщин, но теперь у меня не хватало сил пробить границу между мной и ними. Порочные наслаждения с парочкой любовников уже почти устраивали меня, лишали силы и затягивали в хождение по кругу, мимо и мимо того призрачного, чего нет и не будет.

По-прежнему Алчи был подо мной, одетый в шелковые чулки с поясом и лиф с ватными подкладками, по-прежнему на мне был Арчи, по-прежнему я не был удовлетворен и после ночи с ними хотел секса еще больше, но мое жесткое тело не чувствовало нежности и стало требовать все более сильных ощущений.

Настал день, когда я попросил их избить меня плеткой, чтобы почувствовать свою кожу. Они проделали это с удовольствием, а я почувствовал, что всё больше перенимаю их слегка обезьяньи черты. Я понял, что мой полет становится совсем тяжелым, потому что на мне висят два довеска — получеловека, питающихся чужим чувством.

Возбуждаться не своим возбуждением, искать всё новых живых, чьими глазами можно смотреть, чьим ртом целовать, чьим обонянием ощущать запахи любви — свойство гомосексуалов. Я любил недоступную мне женщину, они искали недоступное им возбуждение. Они высасывали мое удовольствие, мою живую энергию, потому что их собственные чувства были давно сожжены. Теперь и я стал таким. Я почти умер. Ударь меня, чтобы я почувствовал, жив ли я.

…Так говорил Павлин Жуже. Он смотрел на нее, уродливую в своей слоноподобной женственности, и впервые в жизни решил не испугаться.

Жужа и Павлин

Мать в детстве не кормила его грудью, с тех пор он навсегда остался голодным, сдерживая ярость, в которую перекипало влечение к носительницам грудей. Оно ударяло в голову и слепило глаза, особенно весной, когда женщины разом вдруг показывались из-под шуб и пальто и начинали расстрел его сознания бесчисленными парными выпуклостями, большими и маленькими. Он почти ненавидел их, похожих на его мать, владеющих грудями и лишивших его возможности их сосать. Любая женщина могла завладеть им, поманив грудью. Своими недососанными в младенчестве губами он круглосуточно хотел целовать кого-нибудь.

Наконец он нашел женщину по имени Жужа, с большим белым лицом и вялыми ногами. Верх и низ ее тела были как будто от разных людей — верх девичий, а внизу массивный зад. Про нее говорили: «Хорошо бы были Жужа отдельно и жопа отдельно».

Она была бы похожа на человека, если бы не кричащая косметика, уродливые высокие каблуки и нелепые блестки на дешевой одежде. Ее домишко, пасторальный снаружи, изнутри был оклеен для красоты вырезками из журналов, а главным украшением в нем служил шкаф с чужими старыми вещами.

Он ходил к ней сосать грудь. Говорить им было не о чем. Они встречались молча, он вручал ей пакет еды, который она, не глядя, ставила в прихожей. Они ели распаренные в кипятке хлопья, и блюдо выглядело, как приготовленное из очищенных от хитина жуков. Залитое сгущенкой, оно было аппетитно и отталкивающе одновременно.

Потом они садились на диван, недолго смотрели друг мимо друга, скоро его дыхание становилось тяжелым, а глаза наливались желанием и останавливались на ней, ничего не видя кроме двух тепловых пятен. Он хотел сосать. Она расстегивала блузку, начинала жевать свою косу, и они забывали обо всём на свете на несколько часов. Их встречи были постоянными, и никто о них не знал.