Читать книгу "Основано на реальных событиях - Дельфина де Виган"

Через некоторое время мы принялись хохотать все сильнее и сильнее. А потом Л. впервые заключила меня в свои объятия. И я почувствовала, что ее тело дрожит и что она тоже испугалась за меня.

Позже Л. сообщила мне, что у нее есть патент на оказание первой помощи, но она никогда не имела случая применить на практике метод Геймлиха. Методика прочистки дыхательных путей, изобретенная в семидесятые годы американским врачом, разъяснила она мне, в основном практикуемая на манекенах. Эксперимент ей очень понравился.

* * *

В последующие дни мне часто снились кошмары. Как-то ночью меня разбудил собственный крик, такой, как те, что разрывали темноту, когда мне, девочке-подростку, снилось, что кто-то душит меня подушкой или стреляет из ружья по ногам.

С тех пор как я получила письмо, мои ночи были наполнены рваной бумагой, сожженными книгами, вырванными страницами. Слова гнева и возмущения вдруг раздавались в моей спальне, злобный ропот, резко выхватывавший меня из сна. Мне вспоминается также безумный хохот несказанной жестокости, разбудивший меня как-то ночью и не утихавший долгие минуты, пока я лежала с широко раскрытыми глазами.

Я обнаруживала себя сидевшей на постели, в поту, совершенно уверенной, что все это происходило в реальности. Мне приходилось зажигать свет и находить знакомые предметы в спальне, чтобы биение моего сердца замедлилось. Тогда я вставала, стараясь не шуметь, босиком шла по паркету и плиткам, чтобы плеснуть в лицо воды или приготовить травяную настойку. Я сидела в кухне час или два, дожидаясь, чтобы рассеялись образы, и только после этого могла снова лечь.

Думаю, именно тогда я перечитала все детские иллюстрированные книги, которые сохранили Луиза и Поль. Мы неоднократно говорили о том, чтобы спустить их в подвал, но никто из нас так и не решился это сделать, так что теперь, когда детям было по двадцать лет, они по-прежнему находились у них в комнате. Посреди ночи я осторожно переворачивала страницы, радуясь тому, что вижу рисунки, связанные с их детством, и тексты, которые сотни раз читала им вслух. Меня поражала способность этих книг с картинками будить воспоминания. Каждая из этих историй вызывала в памяти драгоценный момент, предшествовавший укладыванию в постель, ощущение их маленьких тел, прильнувших ко мне, бархатистость их пижам. Я вспоминала интонацию, которую вкладывала в каждую фразу, слова, которые так нравились им и которые порой приходилось повторять десять, двадцать раз. Все это всплывало на поверхность в нетронутом виде.

Почти каждую ночь между четырьмя и пятью часами я перечитывала истории про медведей, кроликов, драконов, голубую собаку и музыкальную корову.

Помню, как-то ночью Л. проснулась и обнаружила меня в кухне, погруженную в чтение книги Филиппа Корантена, которую обожала Луиза: это была история про мышиное семейство, жившее на книжном шкафу и питавшееся книгами. То, что книги можно есть, очень веселило Луизу; особенно ее забавляло приказание, данное своему сыну матерью героя, когда тот собирался отправиться в поход со своим кузеном: «А ну-ка принесите мне два листа «Пиноккио». Твой отец обожает их в салате!» Я так и слышала детский смех Луизы. Эти фразы я знала наизусть, наверное, я даже шептала их с улыбкой на губах, когда ко мне подошла Л. Она налила в чайник воды, порылась в шкафу в поисках пакетика травяного чая и села рядом. Кончиками пальцев она полистала альбом, держа его на расстоянии (речь ведь шла о мышах, хотя и стилизованных и раскрашенных), а потом спросила:

– Ну и какая тут аллегория, по-твоему?

Я не понимала, к чему она клонит. Она продолжала:

– Мыши, питающиеся книгами, как если бы это была простая бумага, – не способ ли это обозначить смерть вымысла или хотя бы намек на его предназначение?

– Вовсе нет, – отвечала я. – Сюжет книги совсем в другом! Если в ней и есть посыл, то он не имеет с этим ничего общего.

– Вот оно что? И какой же здесь посыл, по-твоему?

Л. прервала ностальгический момент, и я с трудом скрывала свое недовольство. К тому же у меня не было никакого желания в три часа ночи рассуждать о тайном смысле иллюстрированной книжки для детей от трех до шести лет «Ужас Пипиоли».

Я сделала вид, что встаю, но Л. удержала меня:

– Ты отказываешься видеть контекст. И так во всем, Дельфина, ты отказываешься рассматривать вещи в их совокупности, ты довольствуешься деталью, на которой сосредоточиваешься.

Я почувствовала опасность. Я ответила самым жалким образом, сгорев от стыда уже в тот самый момент, когда задавала этот вопрос:

– Кстати о контексте, скажи, как дела с поисками квартиры?

Это не только было недостойно наших отношений, но я к тому же не испытывала ни малейшего желания, чтобы она ушла.

– Если мое присутствие тебе в тягость, только скажи, и я тотчас съеду.

Она поднялась, чтобы поставить свою чашку в посудомойку и убрать сахар в шкаф, резкие движения выдавали ее гнев.

Я продолжала сидеть, потрясенная тем, что смогла сказать ей такую глупость. Теперь, склонившись надо мной, она стояла возле моего стула:

– Взгляни на меня, Дельфина. Два раза я повторять не буду. Достаточно одного твоего слова, и я исчезну. Еще до рассвета. Одно слово, и ты никогда больше обо мне не услышишь.

Я чуть было не разразилась нервическим смехом. Чуть было не спросила, не брала ли она уроки в актерской студии у Аль Пачино или Марлона Брандо. Ее слова содержали угрозу, которую я не могла не заметить. Я попыталась разрядить обстановку.

– Прости, я не то хотела сказать, это нелепо. Ты же знаешь, что можешь оставаться здесь, сколько захочешь.

Л. присела возле меня и глубоко вздохнула.

– Займусь поисками, как только сдам текст. Не беспокойся.

Мы больше никогда не возвращались к этому разговору.

Спустя несколько дней, когда Л. завершила книгу актрисы, мы открыли бутылку розового шампанского. Л. управилась в срок, издатель похвалил ее за работу, актриса была в восхищении.

В тот вечер Л. продемонстрировала передо мной кокетство автора, до чего прежде никогда не опускалась. В конце каждого текста, который она сочиняла для кого-то другого, она писала слово «КОНЕЦ» с маленькой звездочкой (что-то вроде ни к чему не отсылавшего знака сноски). В договоре всегда имелся на этот счет отдельный пункт: в конце книги непременно должна стоять такая подпись. Это была ее метка, ее фирменный знак, некая печать, известная ей одной.

Я мило посмеялась над ней, мне это показалось устарелым, теперь в книгах редко встречается слово «КОНЕЦ».

– И так видно, что конец, – пошутила я, – потому что больше нет страниц!

– Не думаю. Мне кажется, читателю нравится, когда ему об этом говорят. Слово «КОНЕЦ» позволяет ему вый-ти из того особого состояния, в котором он находится, возвращает его жизни.

Добрую часть ночи мы слушали старые пластинки. Я показала Л., как танцуют ска, потому что она призналась, что забыла.