Читать книгу "Грешники - Алексей Чурбанов"

Он перевернулся на спину и замер, не открывая глаз, прислушиваясь к окружающему. Совсем рядом справа раздавался шорох оконных штор, сопровождавшийся прохладными воздушными волнами, пробегавшими по лицу и телу. Из-за двери слышался далёкий, как из другой галактики, Ленин голос, выводивший спокойную и очень знакомую мелодию, что-то из Эндрю Ллойд Вебера. Также вдалеке скорее угадывались, чем слышались звяканье посуды и монотонный шум воды.

— Ленчонок, — хриплым со сна голосом позвал Шажков и открыл глаза. Солнечный квадратик, примостившийся на стене сбоку от стола, говорил о том, что ещё нет девяти утра. Для воскресенья — рано.

— Я тебя потерял.

— Я здесь, — Лена появилась в дверях в Валиной белой футболке, доходившей ей почти до колен. — Доброе утро. Вставать будем или ещё полежим?

— Ха, я-то лежу, а ты?

— Так сейчас лягу.

— Погоди-погоди, — Шажков приподнялся и сел в постели, — я весь одно противоречие. И полежать бы неплохо. А с другой стороны, раз уж проснулись рано, то надо бы развить успех. Мы вчера поздно уснули? Чем вчера закончилось-то всё?

— Я не помню, как уснула. Помню, что очень хорошо было.

— Представляешь, и я не помню, как уснул. Это что и есть счастье?

— Для меня каждая минутка с тобой — счастье. Ты меня такой энергией заряжаешь. Пойду, сварю кофе?

— Погоди, погоди. Сядь. Экие мы заряженные.

— Да. А ты лежи пока, просыпайся. Я тебя позову, когда кофе будет готов, или сюда принесу. У меня для тебя шоколадка есть к кофе.

— Слушай, каждый день просыпаюсь, а тебя уже нет.

— Это плохо? Я всё равно с тобой. Просто женщина должна вставать с постели раньше мужчины.

— Кто тебя этому научил?

— Я всегда это знала.

— Исключения-то могут быть?

— Конечно.

— А если мужчина не хочет, чтобы женщина вставала раньше него?

— Она может вернуться, если мужчина этого захочет.

— А зачем вставать раньше-то? Это что — тайна?

— Одна из женских тайн, недоступных мужскому уму. Шучу. Просто женщина должна осмотреться и подготовить всё.

— Что всё? Себя?

— И себя, конечно. Всё вокруг.

— К чему? К выходу на сцену мужчины?

— Да.

— Хм.

— Да. Ты очень хорошо сказал.

— А если мужчине этого не надо? Если ему не это нужно?

— Мужчине много чего нужно, но если этого не будет, то и ничего не будет.

— Да у тебя целая теория.

— Никакая не теория. Так все всегда делали.

— А мужчина может взять это на себя и приготовить всё к выходу женщины?

— Если ему нравится. Но вообще-то это женское дело.

— Строго у вас, у женщин.

— Совсем не строго. У нас с тобой будет так, как ты захочешь. Даже не сомневайся. Вот сейчас кофе попьём и снова ляжем. Думаешь, мне не хочется с тобой побыть?

— Ладно. Иди, готовь кофе, а я пока буду планировать день. Мужчина думать будет.

— Слушаю, мой господин.

Лена исполнила грациозный полупоклон и выскользнула из комнаты, оставив после себя ощущение наэлектризованности окружающей материи. Шажков не поддался соблазну. Он откинулся на спину и, заложив ладони за голову, в который раз оглядел изменившуюся с приездом Лены обстановку. Теперь в комнате разместились три раскидистых тропических растения (Лена называла их, но Валентин не запомнил), создавших между окном и письменным столом вид южной террасы. Ещё плоский телевизор, который Шажков закрепил на стене напротив дивана (а свой маленький переместил на кухню). Валентин с удовольствием захватил бы из Лениной квартиры и «эрмитажное» зеркало (для него и место нашлось бы в коридоре), но этот предмет мебели в машину не поместился.

С приездом Лены в ванной комнате появились неведомые Валентину флакончики, баночки, коробочки и тюбики, а в платяном шкафу — юбки и блузочки, изящные, тонкие, невесомые. К удивлению (и даже некоторому разочарованию) Вали Лена не привезла с собой того «притягательного женского беспорядка», о котором упоминал Фелинский и другие более опытные в семейной жизни друзья и знакомые. Никаких живописно раскиданных предметов женского туалета на полу по утрам, никакого белья, развешанного в ванной и по батареям, никаких кофточек одна поверх другой на спинке стула. За почти три недели Шажков только один раз нашёл на полу свидетельство очаровательной женской небрежности — упавший около дивана трогательный нейлоновый подследничек, который пролежал не более пяти минут и исчез, как только Лена появилась в комнате. Валентин, сам склонный к аккуратизму (насколько вообще к этому может быть склонен мужчина его склада и характера), был доволен.

Через неделю совместной жизни Шажков и Окладникова сделали первую совместную покупку — моющий пылесос, таким образом материализовав общий взгляд на организацию жизненной среды, который можно было охарактеризовать как «порядок и разумный минимализм». Даже когда по вечерам после работы, выпив шампанского, они вместе с удовольствием раскачивали лодку аккуратистского бытия, добиваясь иногда неплохого эффекта в виде разбитых бокалов, снесённых с сервировочного столика во время безумного танца, или постельных принадлежностей, оказывавшихся на полу в самых неожиданных местах квартиры по воле любовных прихотей, — после завершения «безумств» всё быстро и незаметно, казалось, само собой приходило в порядок, и квартира вновь приобретала законченный аккуратистский вид. Лену, видимо, не в полной мере устраивала причёсанность их бытия, и довольно скоро она завела собственные отношения с их общим жизненным пространством и формировала его под только ей ведомые настроения. Она создавала цветовые пятна то тут, то там, используя для этого разноцветные длинные шарфы (их у неё было три), цветные полотенца и даже два ярких — красного и зелёного цвета — синтетических пледа, когда-то подаренных Шажкову родителями и с тех пор лежавших у него в шкафу. Шажков с добродушным интересом следил за этими экспериментами и находил её вкус недурным.

Лена привезла с собой несколько больших и маленьких икон, но не выставила их, а оставила в коробке под письменным столом, где Шажков их случайно и обнаружил.

— Я подумала, вдруг ты не захочешь, чтобы они стояли у нас в комнате? — пряча взгляд, объяснила она Валентину.

— Как не захочу? Нет, я хочу. Давай поставим. Сколько их у тебя?

— Моих пять, а у тебя?

— у меня — вот, — указал Шажков на маленькую бумажную иконку «Неупиваемая чаша», прикнопленную к стене над письменным столом, — одна, но важная — от пьянства. Хотя использую я её не как икону, а, скорее как оберег, прости меня Господи.

— Помогает?

— Не очень, — ответил Шажков, с неудовольствием вспомнив концерт, по-прежнему памятный, хоть, казалось, и оставшийся навсегда в прошлой жизни.