Читать книгу "Пересмешник - Уолтер Тевис"

Сперва мне казалось, что их невозможно вскрыть. Я достал книгу «Давайте устроим пикник» и прочел инструкцию, но она не очень-то помогла. Там был нарисован специальный нож, чтобы «извлечь сочное мяско из домика-раковины», однако ножа у меня не было. В тюрьме нам не давали острых ножей. И тут мне пришла в голову мысль. В кармане по-прежнему лежали два куска второго браслета. Я вытащил тот, что побольше, и под заинтересованным взглядом Барбоски вскрыл раковину острым концом металла. Это заняло некоторое время, и я чуть не порезался, но у меня получилось!

Я съел моллюска сырым. Ничего похожего мне пробовать не доводилось. Оказалось на удивление вкусно, к тому же разом еда и питье: в каждой раковине довольно много хорошей воды.

В тот день я прошел вдоль берега много миль, по-прежнему немного опасаясь погони. Однако преследователей было не видно и не слышно. Не видел я и никаких признаков человеческого жилья. Дул холодный ветер, а во второй половине дня даже пошел небольшой снег, но тюремная одежда грела хорошо, и я не очень мерз. На обед я набрал еще моллюсков, съел вместе с ними соевый батончик и выпил немного протеинового напитка. Барбоска легко научилась есть моллюсков, которых с большим аппетитом выкусывала из раковины. Я уже отлично навострился находить их и вскрывать.

Время от времени я отходил подальше от моря, забирался на пригорок и осматривался в поисках источника пресной воды: реки, озера, оросительного канала, – но ничего такого не видел. Я понимал, что не продержусь на одних моллюсках и протеиновом напитке.

Так проходил день за днем; я потерял им счет. Запястье болело меньше, а как-то вечером возле костра я провел эксперимент, который добавил мне уверенности в будущем. Под каменным козырьком неподалеку от пляжа обнаружился довольно большой кусок смерзшегося снега. В рюкзаке у меня лежала тюремная миска, которую я прихватил, чтобы готовить на берегу; я обломком браслета наковырял в нее льда. Потом развел костерок, дождался, когда он прогорит, и поставил миску на угли. Лед растаял, получилась вода, которую я мог пить! Я выпил часть и поделился с Барбоской. Потом подбросил в костер еще веток, снова наковырял в миску льда и, пока он плавился на огне, набрал две пригоршни моллюсков. Я бросил их в закипающую воду, и через несколько минут у меня был восхитительный горячий суп.

Так я продержался месяц: спал в тех укрытиях, какие находил, ел понемножку то, что дал мне Беласко. Но в конце концов его припасы кончились, и теперь я питался одними моллюсками день за днем – сколько именно, не знаю, потому что не вел тогда записей. Раз я нашел на берегу мерзлую рыбу и приготовил ее. Рыбины хватило на два дня – все-таки разнообразие в меню, но потом она кончилась.

Разумеется, я знал, что в море полно рыбы, и крабов, и другой вкусной еды, но не знал, как их добыть. В книге «Давайте устроим пикник» упоминались ягоды, коренья и картошка, но взять их было негде. Я регулярно отходил от берега в поисках воды или полей вроде тюремного, но видел лишь высохшую сорную траву. Никаких следов, что эту землю когда-то возделывали, никаких признаков жизни. Я гадал, «угасли» эти края, как говорилось в моих исторических книгах, из-за Денверского инцидента или из-за какой-нибудь войны, которая случилась уже после исчезновения грамотности и не отражена в книгах. Когда умирает грамотность, умирает история.

Под конец этого периода я, наверное, дней двадцать, а то и больше ел только моллюсков, да и они попадались не всегда. Я просыпался утром с металлическим привкусом во рту и резью в животе; слабость была такая, что, пройдя совсем немного, мне приходилось ложиться и отдыхать. Кожа пересохла и зудела. Я знал, что надо раздобыть какой-нибудь другой еды, однако ничего не получалось. Я пытался подкрасться к спящим чайкам, но они всегда улетали раньше. Как-то на поле бурой травы я приметил змею и погнался за ней; она ускользнула, а я рухнул в изнеможении. Из змеи получился бы отличный мясной суп. Иногда я видел кроликов, но за ними мне точно было не угнаться.

Я чувствовал себя все хуже. Запястье к тому времени уже срослось, хотя осталось кривым, плохо сгибалось и болело, когда я поднимал Барбоску правой рукой. Однако теперь у меня начались сильные головные боли, и жажда очень мучила. Я часто останавливался натопить льда, но иногда меня сразу рвало выпитой водой. Как-то меня вырвало ужином, а приготовить новый не хватило сил. Я уснул, лицом вниз, у догорающего костра, даже не прикрывшись ничем от холода.

Проснулся я в ознобе, волосы промокли от пота. Меня покрывал тонкий слой снега, и снег продолжал падать. Небо было темно-серым, песок вокруг меня промерз. Все суставы болели.

Я кое-как встал, но меня зашатало, так что я сел обратно и стал высматривать, из чего бы развести костер. Вокруг не было ни единой веточки; видимо, я все собрал накануне вечером. Огонь нужен был мне во что бы то ни стало.

Барбоска терлась о мой бок и жалобно мяукала.

В интернате или в тюрьме робот дал бы мне одну медтаблетку, и я бы сразу выздоровел. Но здесь у меня не было таблеток.

Наверное, я просидел больше часа, ожидая, когда небо прояснится и станет чуть теплее. Однако небо было все так же затянуто черными тучами. Задул холодный ветер. Он бросал снег мне в лицо, жег щеки и глаза.

Я знал, что если останусь сидеть или лягу, мне станет еще хуже. В голове вертелись строки Т. С. Элиота:

Жизнь моя легка в ожиданье смертного ветра,Как перышко на ладони около глаз.

Наконец я произнес это вслух, громко, как мог. Я понимал: если не встать, я умру, чайки расклюют мое исхудалое тело, а со временем ветер и волны раскидают мои кости. И мне не хотелось, чтобы это произошло.

Я со стоном поднялся и тут же упал на одно колено. «Встань!» – крикнул я и снова выпрямился. Меня зашатало; не было сил прямо держать голову. Превозмогая боль и головокружение, я кое-как побрел вперед. Несколько раз меня заносило в прибойную полосу.

Однако наконец я набрал сухих веток и, трясясь от озноба, развел костер. Одну длинную прочную палку я оставил, чтобы на нее опираться.

В рюкзаке уже не осталось ничего, кроме миски. Я сумел стащить с металлических трубок легкую джинсовку, из который он был сшит. Потом снял куртку, свитер и, трясясь от холода, застегнул ткань на себе, как жилет, а сверху быстро надел свитер и куртку. Теперь, немного отогревшись у костра, я был лучше прежнего защищен от холода. Конечно, не помешали бы шарф и шапка, но я отрастил бороду, и она согревала лицо и шею. Я мог бы убить Барбоску, съесть ее, а из шкуры сделать шапку, но я не хотел ее убивать. Я очень изменился по сравнению с прошлым; мне больше не хотелось быть одному, не хотелось быть самодостаточным. Мне нужна была Барбоска. Самодостаточность – это не только наркотики и тишина.

Мне кое-как удалось бечевкой привязать миску к каркасу рюкзака. Его я снова надел на плечи, взял палку и двинулся по пустому берегу. Голова по-прежнему кружилась, перед глазами плыло, но сил немного прибавилось.

Снег все шел, я сильно замерз. Дважды я пытался развести костер, но не сумел: все дерево было мокрое и ветер задувал зажигалку. Когда мне хотелось пить, оставалось только есть снег. Песок так замерз, что я не мог выкапывать моллюсков. Я просто шел вперед, медленно, и старался не тревожиться.