Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

Когда Он открыл глаза, Лоренции не было. Он не шевелился. Дверь в палату была закрыта, на подоконнике горела лампа. Рядом с ней, с книжкой на коленях, сидел Маккорник. Он тихо высвободил руку из-под одеяла и потянулся к стакану с водой. Маккорник заметил тень на стене, слез с подоконника и подошел к Нему.

— У вас сегодня был насыщенный день, — сказал Маккорник, присаживаясь на стул. — Это очень хорошо. Ваш мозг нуждается сейчас в большом количестве впечатлений.

Он взял оранжевую папку, лежащую на стойке, и начал ее просматривать.

— Итак, МРТ у вас отличная, как я и думал. Завтра сделаем PET. Так, на всякий случай, для успокоения совести. Но я ничего другого не ожидаю. Лоренция принесла мне описание ЭЭГ — абсолютно нормальные графики. И амплитуда, и частота. Если бы ваше тело не отставало от мозга — вы бы уже завтра могли вернуться в Берлин. Причем не в клинику «Шарите», а сразу домой. Случай пробуждения вашего мозга — и тут наш главврач, доктор Эрик Энгстром, совершенно прав, — разумеется, нужно описать очень подробно, причем открыв доступ к нашей документации. В результате сегодняшних исследований у меня складывается удивительное впечатление, что этой полугодовой комы ваш мозг как бы просто не заметил. Он хорошо выспался, очнулся — и как ни в чем не бывало пошел себе дальше своей дорогой. Я работаю в этой клинике с такими пациентами, как вы, уже добрых десять лет, но такого случая у нас еще никогда не было.

— Кстати, о «Шарите», — добавил он. — То, что вы туда не захотели отправиться, очень расстрогало Эрика. Я его знаю слишком хорошо, чтобы это заметить. Когда вы высказали свое решительное «нет», Эрик немедленно схватился за свой бант на шее и начал его поправлять — а он так делает, когда сильно волнуется или нервничает. Он тогда сосредоточивается исключительно на этом действии и отключается от внешнего мира. Это такой защитный механизм, чтобы не показывать того, что он на самом деле чувствует в данный момент. Его поэтому в клинике считают человеком без чувств и эмоций. Кто-то его боится, другие удивляются, третьи воспринимают как опасного и непредсказуемого чудака, но все это неправда. Я не знаю более справедливого и доброго человека.

Эрик в молодости работал в «Шарите». Там и докторскую защитил. И с женой там познакомился, она была врачом из советского Владивостока, которая решила, что родит в «Шарите» ему дочку. И родила. Так что он этим местом в Берлине отмечен. Оно у него в сердце и голове навсегда. Одновременно объект восхищения и огромной зависти.

…Маккорник взглянул Ему прямо в глаза, поднял с колен книгу и приблизил к Его лицу.

— Эту книгу прислала Сесилия. Я вам о ней сегодня ночью говорил. Я позволил себе утащить ее из посылки. Великолепная вещь. Читаешь и прямо чувствуешь, как становишься умнее. Не думал я, что Зюскинд может так глубоко философствовать. До сих пор он у меня ассоциировался исключительно с «Парфюмером». С моей точки зрения, кстати, достаточно отвратительным.

Он сразу узнал характерную обложку немецкого издательства. Он читал это — в польском переводе — недавно вслух Эве в машине, когда они после совместного уик-энда возвращались из Сопота в Познань. Ему нравились такие их «литературные» поездки. Только с Эвой Он готов был не садиться за руль и оставаться пассажиром. Он по секрету от нее покупал какую-нибудь книгу и, когда на дороге становилось спокойно, начинал читать ей вслух, не показывая обложку. И чувствовал нечто вроде гордости и радости победы, когда Ему удавалось выбрать то, что она еще не читала. С пожирающей книги полонисткой это было не так-то просто. Читала она книгу или нет, становилось понятно обычно довольно скоро. И Ему очень нравились ее очаровательные рассказы об авторе, об историческом фоне, о связи с эпохой, трендах, о господствующем стиле. Чаще всего говорила она, а Он молчал, потому что Ему особо не о чем было рассказывать. Когда Он слушал эти ее минилекции, Его математика со своим высокомерным абстракционизмом и совершенной оторванностью от настоящей жизни начинала Ему казаться чем-то незначительным, необязательным и даже жалким. Никто никогда не жег учебники математики, а вот книги о любви — еще как. Как небезопасные для хода истории, особенно истории диктатур. Когда Он спросил Эву, какие именно книги жгли нацисты той памятной ночью в мае тридцать третьего года в Берлине, она ответила. Перечислила авторов: Манн, Ремарк, Фрейд, Кафка, Тухольский… знала их название и содержание. Иногда Он чувствовал себя рядом с ней неучем, образованным ослом с математическими шорами на глазах. Но первый раз при этом — именно с ней, с Эвой — не было стыда по этому поводу. Она не играла роли учительницы. И чем больше Он ее узнавал — тем большему хотел у нее научиться. Она никогда не показывала ни жестом, ни взглядом удивления типа: «Ты что, этого не знаешь?!» Не считала, что находится на «более высокой ступени» только потому, что ее знаниями можно похвалиться, в то время как Его вызывают обычно всеобщее непонимание, подозрительное удивление, а иногда так и просто насмешку. Как можно быть таким эксцентриком, чтобы столько времени тратить на нечто столь непрактичное, как математика? Он мог бы вспомнить много ситуаций, еще со студенческих своих времен, когда в общежитии за столом или в лагере у костра смотрели с презрением на того, кто случайно признавался, что не знает, кто, например, является автором «Ста лет одиночества», и в то же время выражали полную солидарность и поддержку тому, кто спокойно и громко сообщал, что с математикой «покончил сразу после кривых, которые и сейчас ненавижу!», причем сообщал с гордостью. Сегодня все то же самое — если дело касается математики. Хотя вот незнанием Маркеса сегодня уже никого не удивишь, а тем более не опозоришься. У Него все чаще складывается впечатление, что в большой степени Его окружают люди, которые мало того что ничего не понимают в простейших параболах и гиперболах, но и не читают ничего. Кроме постов друзей в «Фейсбуке».

У Эвы, когда Он с ней познакомился, математика ассоциировалась с усатой учительницей, которая ее унижала в лицее, а также с ее первым парнем, который выиграл компьютер, участвуя в олимпиаде по математике, после чего Эву сразу же бросил и стал «ходить» с ее лучшей подругой. Она математики боялась, но в то же время относилась к людям, которые ее понимают, как к гениальным виртуозам, которых Бог поцеловал в темечко, а тех, кто ею занимается, и вовсе как к шаманам от науки. Он помнит, что довольно долго скрывал от нее, чем именно занимается в Берлине. И когда наконец правда все-таки всплыла и выяснилось, что Он математик, да еще с диссертацией и степенью, произошло нечто неслыханное. Эва вошла в фазу очарования математикой. Она вела себя как от рождения хромой человек, который вдруг решил для себя, что со дня на день будет танцевать в балете. Она читала биографии математиков, приволокла из кладовки свои замурзанные школьные учебники, сама устраивала для себя уроки, ходила слушать открытые лекции в университет в Познани, регулярно просматривала ролики с лекциями математиков на «Ютьюбе». Однажды ночью она взяла свой ноутбук в постель. Она иногда так уже делала раньше, и они вместе смотрели порно, хотя им никогда не удавалось досмотреть ни один фильм до конца. А в ту ночь она прошептала Ему в ухо: «Сегодня никакого „Редтьюб“, любимый, сегодня будет „Ютьюб“, я чуть было не лопнула от гордости, когда случайно на это в Сети наткнулась!» А потом включила Его же лекцию, о которой Он давным-давно позабыл. Когда-то в австралийской Аделаиде, в актовом зале, забитом так, что яблоку некуда было упасть, двадцать минут рассказывал в рамках TED[24] о пространствах Минковского. И этот ролик они тоже до конца не досмотрели.