Читать книгу "Вне закона - Овидий Горчаков"

Группа подпольщиков росла. В нее влились солдаты из вспомогательного «украинского батальона», сколоченного эсэсовцами из советских военнопленных. По-прежнему переписывали подпольщики московские сводки и распространяли среди рабочих совхоза. Старик Амлинский развозил их по селам, куда ездил лечить крестьянский скот. Он был связан через Богомаза и с могилевскими подпольщиками, но об этой связи, опасаясь провала, никому не рассказывал. Дочь Амлинского, пятнадцатилетняя Валя, стала связной нашего отряда.

Я жадно выслушал рассказ Турки Солянина. Коммунисты-политруки Иорданов и Ильинский, беспартийный старик ветврач Амлинский, рабочие совхоза, командиры и политработники Красной Армии, попавшие в окружение, недавние школьники Солянин и Валя Амлинская – все эти люди не пали духом, не покорились захватчикам, смело боролись против них с самого начала. Важную, очень важную сторону жизни в тылу врага открыл мне Шура Солянин.

Бегство к партизанам группы Ефимова привело в бешенство штурмбанфюрера Рихтера. Он приказал Нильсену при первой возможности вступить в партизанский отряд, с тем чтобы взорвать его изнутри. В ночь нашего налета на Вейно среди добровольцев, попросившихся в отряд, были «Андреев» и Солянин. «Андреев» и не догадывался, что политрук Ильинский перед смертью разоблачил его, что, идя с нами на Городище, он шел на смерть.

Вечером, после очной ставки Солянина с Нильсеном, шпион был расстрелян.

…До полуночи, пока не поднял нас Богданов, мы спали, укрывшись трофейными белыми и синими одеялами с клеймом вермахта. От них тревожаще, чуждо и противно пахло фрицем.

8

Наше богдановское отделение ездило ночью на хозяйственную операцию вместе с отделением Гущина. В лагере Гущин вручил от своего имени подарок командиру отряда – трехлитровую банку с медом. Капитан небрежно поблагодарил Гущина, протянул руки к банке, но из-за спины его появился комиссар.

– Не смейте, Гущин! – резко сказал, багровея. Полевой. – Командир не нуждается в ваших подношениях.

– Отчего бы медком не побаловаться? – натянуто улыбнулся Самсонов. – Заходите в шалаш, комиссар, чайку выпьем. Серьезно, в этом нет ничего плохого – просто знак внимания и уважения к командиру.

– Ступайте, Гущин! – еще резче проговорил комиссар. – И доложите мне потом, где взяли этот мед.

– Еврейская морда! – злобно пропыхтел Гущин, отходя от комиссара.

Нас, бывало, коробило, когда Полевой, этот кадровый политработник, всегда застегнутый на все крючки и пуговицы, придирался к мелочам, к любому непорядку и отчитывал нас на языке прописных истин. Нас поразило, что в этот раз комиссар смолчал. Он побледнел, по сумрачному лицу его пробежало выражение застарелой боли и обиды, но он ни слова не сказал, лишь быстро, внимательно оглядел лица остолбенелых партизан вокруг. Самсонов потупился, пряча усмешку, одернул гимнастерку. Кое-кто злорадно ухмылялся, жаждал скандала, но таких было мало. Остальные сделали вид, что не слышали гнусных Васькиных слов, или же глядели ему вслед с растерянностью и возмущением.

Эти слова услышал Богомаз. Даже богомазовцы не помнили, чтобы командир их вспылил когда-либо, потерял самообладание. Но в этот единственный раз он не был похож на себя. Распаленное гневом лицо, суженные глаза… Он подскочил сзади к Гущину и так дернул его за руку, что тот мигом обернулся к нему. Гущин, этот крепыш, сильней Богомаза, но взгляд Богомаза заставил его забыть об этом.

Сжав локоть Гущина, Богомаз быстро повел его в сторону. Они остановились под царь-дубом. Вполне овладев собой, Богомаз долго втолковывал что-то Гущину. Лицо Васьки пошло пятнами, он не знал, куда глаза девать. Минут пять казнил его, хлестал горячими словами Богомаз. Выслушав отповедь Богомаза, Васька промчался мимо притихших партизан, швырнул злополучную банку в кусты, юркнул в шалаш, как нашкодивший щенок в конуру. Он не показывался оттуда дотемна, не пришел даже на кухню за ужином.

В длинной очереди к отрядному котлу долго обсуждалось это происшествие. Степан Богданов и тот осудил своего дружка за оскорбление, нанесенное комиссару. Но получилось у него это очень неловко, двусмысленно.

– Зря Васек комиссара облаял, – промолвил Степан. – Полевой – мужик мировой. Суховат, правда, но справедливый – совсем на еврея не похож.

К нему обернулся Самарин.

– А Парицкий, а Сирота, а Митька Фрагер похожи? – спросил он Степана, улыбаясь одними губами.

– Тоже нет, – поразмыслив, твердо ответил Богданов. – Потому они и пошли в партизаны.

– А ведь ты дурак, Степан, – кротко заметил Самарин.

– Это почему? – искренне удивился тот.

– Не просто дурак, а отсталый, суеверный дурак, – терпеливо пояснил Самарин. – Один очень умный человек сказал, что антисемитизм – это религия для дураков.

– Трусоваты они, – пустил Богданов в ход свой излюбленный аргумент. – И жадны!

– А другой очень умный человек, – парировал Самарин, – сказал, что такие вот умники, как ты, Богданов, всегда кричат «вор украл», когда украл русский, и «еврей украл», когда украл еврей. Точно так же они вопят «Иванов струсил», если струсил русский, но «еврей струсил», если струсил еврей! Подумай над этим, темный ты человек!.. – Самарин достал из кармана немецкую газету: – Возьми вот это, прочитай, что пишут гитлеровцы и предатели о евреях. Выходит, они согласны с тобой и Гущиным…

– Вот это отмолотил! – зашумели ребята вокруг. – Вот это дал!

– И тут политинформация? – весело перебил Самарина капитан. Мы не заметили, как подошел он к кухне. – Национальный вопрос прорабатываете? А суп каков сегодня? Вы, повара, смотрите у меня! Чтобы мои люди не жаловались на вас!.. – С минуту, загадочно усмехаясь, смотрел он на Самарина, а потом вполголоса, доверительно сказал: – Я, конечно, не антисемит, но мне странно, однако, почему это так много евреев среди партизан. Не потому ли, что у них в этом арийском тылу выхода другого не было, а? Что их привело в лес – жажда мести или страх смерти? Мы, десантники, партизаны-добровольцы, а есть и партизаны поневоле.

Заметив, что глаза Самарина вспыхнули возмущенно, Самсонов отошел, заложив руки за спину, многозначительно посмеиваясь.

9

Десантники неохотно уступили часть своих котелков партизанам и уселись под царь-дубом двумя-тремя тесными группками. Это не было случайностью. Многие из нас, десантников, как Щелкунов, например, еще цепляются за свои привилегии, за свое особое положение в отряде, сторонятся других партизан.

К нам подошел капитан, вполголоса заговорил с нами доверительным тоном:

– А комиссар-то мне с норовком попался! Корчит из себя героя могилевской обороны, а сам в приймаках сидел. Партийного деятеля из себя строит! Тоже мне Левинсон! Сам признается, что не привык ораторствовать – с народом говорить он не привык!.. Между нами говоря, у этих военнопленных и окруженцев-приймаков все равно, придет время, партбилеты отберут, так что вы особенно серьезно не относитесь к моему комиссару. Хорош комиссар без партбилета! Сколько он мне крови попортил: все уговаривает выдвигать на командные должности своих окруженцев.