Читать книгу "«Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника - Артем Драбкин"

Я был кандидат в офицеры СС. Я отучился на банковского служащего, у меня была гарантия стипендии, я был доброволец. Я должен был учиться на штабного офицера, но командир роты перевел меня на полевого офицера, потому что многие товарищи были ранены или убиты. Я должен был пройти испытание на фронте, потом полгода школа юнкеров, потом опять полгода испытание на фронте. Во время испытания на фронте надо было получить или значок «Ближний бой», или Железный крест второго класса, или оно продлевалось еще на полгода. Большинство шли в жопу во время первого испытания на фронте. И в 19 лет я мог стать офицером, унтерштурмфюрером СС. Не имея права поступления в университет, даже не окончив среднюю школу, достаточно было только среднего профессионального образования. Такое было возможно только в Ваффен СС. У нас не было господ, мы обращались друг к другу не «герр», а только по званию.

Наше товарищество было великим. За кражу у товарища у нас немедленно была штрафная рота. В первый же день обучения в СС нам сказали, что, если кто-нибудь из наших командиров к нам безнравственно приблизится, мы должны немедленно об этом докладывать. Мы не поняли, о чем речь, но нам объяснили, что речь идет о гомосексуализме – одном из четырех смертельных грехов Ваффен СС.

Была проверка на храбрость. Ее проходили добровольно, и прошедший получал нашивку на рукав – тонкую полоску с вышитой серебряной Мертвой головой. Тогда девушки были не такие, как сейчас, когда солдат приходил домой в красивой униформе и с такой нашивкой, они на него бросались. Я тоже хотел иметь такую нашивку. Проверка на храбрость была ужасна, когда я сейчас об этом думаю, я понимаю, что мы были очень легкомысленными. Она состояла из трех частей: надо было спрыгнуть с 4-метровой высоты в полной выкладке – это самое простое. Потом надо было бросить ручную гранату в окоп с товарищем, а он должен был бросить ее дальше, пока она не взорвалась. А потом наоборот, я сидел в окопе, а товарищ бросал в меня гранату. Последнее испытание состояло в том, что надо было вырыть окоп, забраться в него, а танк должен был над ним проехать. Гранату я с первого раза прошел. Земля была очень твердая, и пока я рыл окоп, я потел, как бык, но танк не мог попасть гусеницей на окоп – это не засчитывалось. Три раза он надо мной проезжал! Начальство хотело знать, кто из нас трус, а кто нет. Я прошел проверку и получил эту нашивку на рукав. Я был очень горд собой!

Рождество 1944 года. Фронт уже был в Польше, в опасной близости от границы Германии. Почему нас не ввели в бой на Одере? Если бы все дивизии СС ввели в бой на Одере, русские бы его никогда не перешли! Это была гигантская сила, дивизии СС. Но нет, пришел поезд, и нас, 700 человек, отправили в Венгрию. Мы ехали через Прагу и выгрузились за Веной. Пришел мой будущий командир роты и выбрал 10 человек во вспомогательную роту. Я обычно был в первых рядах, когда намечалось что-то интересное, и в последних, когда интересного не намечалось, в плену, например. Остальные 690 человек были немедленно брошены в бой.

Я начиная с 1990 года со многими встречался из нашей дивизии, дивизии «Викинг», с третьей танковой группой. Я у всех спрашивал, кто был в том транспорте в Венгрию. Никого не осталось, я никого не нашел. В Будапеште было окружено 70 тысяч человек. Мы продвигались в направлении Будапешта с задачей их деблокировать. Дивизия получила новые танки, а именно «Пантеры», броню которых не пробивали даже наши противотанковые гранатометы, они отскакивали от брони. Русские тогда захватили уже много наших противотанковых гранатометов, но против «Пантер» они ничего не могли сделать. Рота, в которой я был, была ротой охраны. Мы охраняли штаб дивизии. В роте были амфибии. Их экипаж состоял из трех человек: водитель, первый номер расчета пулемета MG-42, который сидел рядом с водителем, и второй номер пулемета, который сидел сзади и подавал пулеметные ленты. Пулемет крепился на штанге, мог стрелять в любую сторону. Я был вторым номером и также отвечал за продовольствие и боеприпасы, которые лежали на четвертом сиденье. Питание было хорошим. Мне все это доставляло удовольствие. Мне повезло, что я был там.

Наши танки начали наступать от озера Веленце. Про бои нашей роты написала фронтовая газета, я ее послал домой. Статья называлась «Одиночный боец победил массу!». У нас были бои с русскими. Слава богу, я наступал на русских, а не только отступал перед ними. Мы охотились на этих русских. Там были, прежде всего, монголы с короткими кривыми ногами. Мы били их направо и налево, загоняли их в леса. Им было страшно. Во время наступления наша рота уничтожила несколько танков. Я стрелял в танки вместе со всеми. Позже мой ротный командир мне сказал: «Почему ты не получил две серебряные нашивки за подбитые танки?» В 1990 году он мне сказал: «Манфред, я должен был сказать старшине роты, чтобы он дал тебе две нашивки за подбитые танки. А если бы подбил еще и третий танк, то мы бы тебе их точно дали». Я очень любил значки и нашивки, я думал: вот, мы выиграем воину, и я предстану во всей красе перед женским полом.

Мы были в 20 километрах от Будапешта, когда у нас закончились горючее и боеприпасы. Части снабжения были от нас отрезаны. Амфибии мы заправили из канистр, но горючего для танков не было, и мы должны были их взорвать. Можете себе представить, «Пантеры», новейшие танки, которых еще весной 1944 года у нас совсем не было, должны были быть взорваны из-за нехватки горючего! Русские практически не подбили ни одного нашего танка, мы сами их взорвали.

Тут началась драма. Отступление с боями. Это было ужасно. Из одного маленького котла в другой, все время пробиваться, я с MG-42 пробивал нам дорогу обратно. Мы отступали до Виттер, потом до Штульвайзенбойх (Секешфехервар). Там, в Штульвайзенбойхе, русские уже так ослабли, что у нас было три недели позиционной войны. Русские не могли нас оттуда выбить, снова и снова атаки и контратаки, постоянный ближний бой. Я был очень легкомысленный и тщеславный и хотел получить значок за ближний бой. Его давали за участие в 15 ближних боях. Была специальная книга, в которую записывали участие в ближнем бою. Я к тому времени стал толстым и здоровым, и когда меня посылали в ближний бой, то говорили: «Толстяк, иди в ближний бой». Я был пулеметчиком и должен был поддерживать сзади наступавших. Это было не так опасно. Надо сказать, что те, кто выживал в первых боях, переживали весь этот п…ц, обычно и дальше выживали, даже в самых опасных ситуациях. У меня была одна бутылка французского коньяка, три пачки сигарет и три или пять пачек «Шоко-колы». Я не пил и не курил, но ел шоколад. Товарищи собирались у меня на позиции пулемета, пили мой коньяк и курили мои сигареты, а я ел шоколад. У меня поэтому был сильный запор.

Так прошло четыре боя. В пятом ночном бою я шел без пулемета. Нас было примерно 20 человек. Русские занимали позицию на кладбище. Рядом со мной шел старый товарищ с золотым партийным значком. Я ему рассказал про моего отца, что у него тоже золотой партийный значок, он тоже старый боец. Тогда он мне сказал: «Манфред, там сейчас будет что-то ужасное, мы все погибнем в этой атаке, русские позиции очень сильны, а наш ротный командир опять приказывает наступать. Побереги себя». Мы поднялись в атаку, и тут он мне сказал: «Манфред, не иди вперед, оставайся в укрытии в 100 метрах сзади». Я сказал: «Нет! Никогда! Я так не могу». – «Подумай о своем отце. Ты молодой, неопытный, а мы идем в штыковую атаку, с ручными гранатами». – «Нет, меня расстреляют как труса». Он меня уломал, я подумал о моем отце, старом бойце… Каждому солдату бывает страшно, если кто-то говорит, что ему не было страшно, это неправда. И знаете, что было там, впереди? Это было ужасно, абсолютно ужасно. Там была штыковая атака, солдат против солдата, с ручными гранатами, которые практически бросали друг другу под ноги. Примерно через пятнадцать минут бой утих, оттуда вернулись только три тени. Я убежал, бежал, как безумная свинья, мне было стыдно. Вернувшиеся товарищи рассказали, что там было. Я сидел тихо и получил мой очередной ближний бой. Это было единственный раз, когда я струсил. Я 16 раз участвовал в ближнем бою и никогда больше не трусил. Позже, в 1990 году, я рассказал эту историю моему командиру роты, он сказал, что должен был бы меня немедленно расстрелять. Потом я был ранен в голову. У командира роты был серебряный значок за ближний бой и серебряный значок за ранение, он мне их отдал уже в 90-х годах.