Читать книгу "Тонкое искусство пофигизма. Парадоксальный способ жить счастливо - Марк Мэнсон"

Беккер называл такие попытки «проектами бессмертия»: проектами, которые позволяют нашему концептуальному «Я» пережить физическую смерть. По его мнению, вся человеческая цивилизация выросла из проектов бессмертия: города и правительства, структуры и авторитеты, которые существуют в наши дни, были проектами бессмертия наших предков. Это остатки концептуальных «Я», которые не захотели умирать. Такие фигуры, как Иисус и Мухаммед, Наполеон и Шекспир, столь же влиятельны в наши дни, сколь и при своей жизни, а то и больше. И в этом весь смысл. Способы могут быть разными: через шедевры искусства или завоевание новых земель, великое богатство или просто большую и любящую семью с изобилием внуков и правнуков. Но всякий жизненный смысл формируется подспудным желанием не умирать.

Религия, политика, спорт, искусство и технологические новации — следствие проектов бессмертия. С точки зрения Беккера, войны, революции и массовые убийства происходят, когда сталкиваются проекты бессмертия разных групп. Века угнетения и убийства миллионов оправдывались как защита одного проекта бессмертия от другого.

Но когда наши проекты бессмертия заканчиваются неудачей, когда теряется смысл, когда шансы на переживание нашим концептуальным «Я» нашего физического «Я» выглядят сомнительными и маловероятными, страх перед смертью — эта ужасная, гнетущая тревога — снова вползает в наш ум. К этому могут привести травма, стыд и социальная насмешка. А также, отмечает Беккер, психическая болезнь.

Если вы еще не поняли, наши проекты бессмертия — это наши ценности. Это барометры смысла и качества нашей жизни. А когда наши ценности рушатся, с ними рушимся и мы (в психологическом плане). По сути, Беккер хочет сказать следующее: страх толкает нас уделить чему-то особое внимание, ибо только так мы можем отвлечься от реальности и неизбежности собственной смерти. При отказе от этих тревог человек обретает квази­духовное состояние, смиряясь с бренностью своего существования. В таком состоянии он менее склонен к формам эгоцентризма.

Впоследствии, уже на смертном одре, Беккер пришел к удивительному выводу: человеческие проекты бессмертия были проблемой, а не решением. И надо не навязывать (подчас смертельным насилием) миру свое концептуальное «Я», а усомниться в нем, сжиться с реальностью собственной смерти. Беккер называл это «горьким противоядием» и пытался применить его к себе перед лицом кончины. Смерть — это плохо, но ведь и неизбежно. И надо не противиться этому осознанию, а открыться ему по мере сил. Когда мы смиримся с фактом нашей смерти — базовым страхом, глубинной тревогой, мотивирующей все легкомысленные амбиции, — мы сможем выбирать наши ценности более свободно, не ограничивая себя алогичным поиском бессмертия, и без опасных догматических воззрений.

Солнечная сторона смерти

Я перехожу со скалы на скалу, медленно карабкаясь вверх. Мышцы ног напряжены и ноют. Такое трансоподобное состояние возникает от медленных и однообразных физических нагрузок. Но вершина близко. Небо становится шире и глубже. Теперь я один. Друзья остались далеко внизу: они фотографируют океан.

Наконец я перелезаю через небольшую глыбу, и передо мной открывается простор. В бесконечность уходит горизонт. Возникает ощущение, что стоишь у края земли: там, где вода встречается с небом, синее с синим. Ветер бьет в лицо. Я смотрю вверх. Как же светло! И как красиво.

Я нахожусь в Южной Африке, на мысе Доброй Надежды. Когда-то считалось, что это самая южная точка не только Африки, но и всего мира. Воды здесь неспокойны и коварны, часто бывают штормы. Это место помнит столетия торговли, коммерции и человеческих усилий. И столетия рухнувших надежд.

Португальцы говорят: «Ele dobra o Cabo da Boa Esperança». То есть «он огибает мыс Доброй Надежды». Смысл парадоксален: жизнь человека вошла в последнюю фазу, и ничего больше он уже не совершит.

Я шагаю по камням к синеве, вбирая ее в себя. Я взмок, но мне холодно. Я в восторге, но нервничаю. Значит, вот оно?

Ветер бьет в уши. Я ничего не слышу, но вижу край: место, где скала встречается с небытием. Останавливаюсь и на секунду замираю в нескольких метрах от него. Внизу, на многие километры в каждую сторону, пенится и бьет о камни океан. Волны бешено устремляются к скалам и бессильно отступают. Подо мной обрыв в десятки метров, внизу — океан.

Справа от меня и внизу берег усеяли туристы. Они делают снимки и собираются, как муравьи, в кучки. Слева от меня лежит Азия. Передо мной — небо, а позади — все, на что я надеялся и что принес с собой.

Что если это все? Что если больше ничего нет?

Я озираюсь. Вокруг ни души. И делаю первый шаг к краю обрыва.

По-видимому, человеческое тело наделено естественным радаром, выявляющим смертельно опасные ситуации. Когда вы оказываетесь в трех метрах от края скалы, за оградой, в теле появляется некоторое напряжение. Напряжен позвоночник. По коже бегут мурашки. Глаза сосредоточены на каждой детали обстановки. Ноги словно каменные. Будто большой и невидимый магнит мягко влечет тело в безопасное место. Но я борюсь с магнитом. Я переставляю ноги, сделанные из камня, ближе к краю.

В полутора метрах от края активно включается мозг. Ты видишь не только край, но и самого себя: непрошеными являются картины, как ты оступаешься и падаешь, разбиваешься насмерть. Лететь далеко, напоминает мозг. Очень, очень далеко. «Чувак, что ты творишь? Остановись. Остановись!»

Я приказываю мозгу заткнуться и медленными шажками иду дальше.

В метре от края тело подает полноценный сигнал тревоги. Один неудачный шаг, и жизнь закончится. Один сильный порыв ветра, и ты отправишься в синюю бесконечность. Ноги дрожат. И руки дрожат. И голос дрожит. Все напоминает об угрозе.

Большинство людей ближе метра к краю не подходят. На этом расстоянии можно наклониться и бросить взгляд вниз. Но все-таки нет ощущения, что есть реальный риск убиться насмерть. Когда стоишь так близко от края, даже столь дивного и пленительного, как мыс Доб­рой Надежды, возникает пьянящее головокружение, и недавний завтрак просится наружу.

Значит, это все? Это все, что есть? Знаю ли я уже все, что могу знать?

Я делаю еще один шажок, потом еще один. До края осталось полметра. Передняя нога вибрирует, когда я пере­ношу на нее вес тела. И продолжаю идти дальше. Вопреки магниту. Вопреки зову своего ума. Вопреки инстинкту самосохранения.

Осталось сантиметров тридцать. Теперь я смотрю прямо вниз. Почему-то подступают слезы. Тело инстинктивно сжимается, защищаясь от чего-то воображаемого и необъяснимого. Порывами налетает ветер. В голову стучат мысли…

Когда ты у самого края, тебе кажется, что ты летишь. Перед лицом бездны ты словно слился с небом. И почти ожидаешь, что упадешь.

Я на мгновение припадаю к земле, переводя дыхание и собираясь с мыслями. Заставляю себя взглянуть на воду, которая внизу бьется о скалы. Затем перевожу взгляд направо, на мелких муравьев, которые топчутся у вывесок, делают снимки, садятся в туристические авто­бусы: вдруг меня кто-нибудь видит? Эта жажда внимания абсолютно иррациональна. Как, впрочем, и все остальное. Снизу меня и не разглядишь. А если бы меня и было видно, слишком велико расстояние: никто ничего не смог бы сказать или сделать.