Читать книгу "Операция "Степь" - Эдуард Кондратов"

— Как именно? Она ведь от политики далека. На бесчестный поступок ее никто не толкнет. Даже ГПУ.

— Речь идет об очень важных секретных документах. Агенты АРА собрали сведения. О нашей армии. О наших заводах, железных дорогах. Шпионаж называется…

Рука Шурочки выскользнула из-под Мишкиного локтя.

— Ты хочешь, чтобы мама украла у них бумаги? — ледяным тоном спросила девушка и встала. — Холодно, пойдем.

— Сядь! — Он с силой усадил ее. — Еще чего скажешь — украла! Надо поговорить с твоей мамашей, чем она может помочь. Но ты пойми, нельзя нам допустить, чтобы эти буржуи…

Встала-таки Шурочка! Лицо ее посерьезнело, она сейчас казалась старше своих восемнадцати.

— Хорошо. Только говорить с ней обо всем должен… не ты. — Шура быстро посмотрела, не обиделся ли, и продолжала: — Маме ты нравишься. Она считает, что в тебе в чистом виде проявляются, как это она сказала? Ага, атомы нравственности. То есть ты настоящий человек, личность. Но, Миша, прости: хоть и форма на тебе лучше, чем на начальнике ГПУ, ноты для нее мальчик. А я — девчонка. Нужно, чтобы с ней говорил опытный, умудренный человек. Умеющий убеждать.

— Ян Янович Булис, как? — подсказал Мишка. Шура подумала.

— Наверное, его мама может послушать. Но, повторяю, Миша, на многое она не решится. Это не я.

Она засмеялась, взяла с лавки ягунинскую куртку и, развернув, накинула себе на плечи.

— Давай погуляем по Струковскому. Чуть-чуть. Ты замерз.

— Шура! — Мишка взял куртку за обшлага, притянул лицо девушки к своему. — Один человек мне сказал… поцелуй ее при встрече. Если… если разрешит.

Что из того, что на тротуаре чьи-то шаги?!

— Она разрешит, — шепотом сказала Шура и закрыла глаза.

Мишка лего-о-нечко коснулся губами ее полиловевшего от холода рта. Она открыла глаза и рассмеялась.

— Пойдем!

Вечером, вскоре после восьми, в доме у Ильинских пили чай четверо — мать и дочь, Мишка и Булис.

По случаю гостей керосин решено было не экономить. Фитили подвешенной над столом десятилинейки с оранжевым абажуром откручены были достаточно, чтобы в мягком светлом круге самовар блистал с довоенным шиком, чайный фарфор благородно просвечивал, а полутьма находила себе место лишь в потаенных углах гостиной.

Чаепитие длилось долго. После обычных церемоний знакомства и незначащих вежливых фраз разговор на себя взял Булис. Не распыляясь на международные темы, заговорил он, тем не менее, о, политике — о жестком кольце империалистического заговора, сомкнутом вокруг Советской России. Как начальник отдела контрразведки ГПУ, он, Булис, с ответственностью может утверждать, что деятельность некоторых служащих АРА ничем не отличается от обычного шпионажа. У него есть точные сведения, что в миссию господина Шафрота время от времени поступают документы, которые не имеют ни малейшего отношения к спасению голодающих детей Поволжья. В них сведения о дислокации воинских частей, об охране мостов и железных дорог, о состоянии заводов, шахт, рудников и другая информация, имеющая государственную секретность. Считает ли Надежда Сергеевна эти его, Булиса, утверждения истиной или же досужей выдумкой угрюмо-подозрительных чекистов? Вот на что ему хотелось бы услышать вполне откровенный ответ.

Прежде чем ответить, Надежда Сергеевна долго размешивала ложечкой в стакане не положенный туда сахар. Меж бровей пролегла глубокая складка. Очевидно было, что она не колеблется, говорить или нет. Очевидно было и другое — сейчас она взвешивала в уме каждое слово.

Шура и Мишка помалкивали, поглядывая на нее из-за чашек.

— Я не смею судить, какие документы секретны, какие нет, — проговорила она медленно и как бы вслушиваясь в свои слова. — Могу лишь утверждать, что Ротштейн, наш управделами, при мне положил однажды на стол Шафроту серо-желтую папку. Положил неловко, она соскользнула со стола, тесемка лопнула. Я нагнулась, чтобы собрать рассыпавшиеся бумаги, но Ротштейн грубо отстранил меня рукой. Я пошатнулась, сказала какую-то резкость. Вышла в слезах. Кажется, кто-то еще был тогда в кабинете, не помню… Через час Ротштейн принес мне извинения, пытался поцеловать руку и объяснил происшествие раздерганностью нервов. Сказал, что очень уж подозрительны стали к нему большевики после его ухода из штаба округа. Бесконечные вызовы замучили, расспросы…

Она подумала, кивнула своим мыслям.

— Да, это были военные документы. Схемы, приказы с параграфами… Но о чем, не знаю. Что же касается иных документов, которые содержат государственные тайны, то, увольте, Ян Янович, не знаю…

Булис попросил разрешения закурить. Пустил ароматный дымок — разорялся на хороших папиросах — и вкрадчиво, но твердо сказал:

— Есть и иные, Надежда Сергеевна. Скажите, возможно ли что-то сделать, чтобы они не оказались за кордоном?

Ильинская отрицательно качнула головой.

— Теперь уже вряд ли. Послезавтра Вилл Шафрот уезжает в Москву. Навсегда из Самары. Оба чемодана с бумагами АРА собраны. Шафрот, правда, переделывает отчет, но он его завтра допишет. Вечером или ночью. И положит в портфель. Чемоданы никто уже открывать не будет.

— А если ночью их вынести из кабинета?

Тень брезгливости пробежала по лицу Ильинской.

— Невозможно, — сухо отпарировала она. — Шафрот последние двое суток даже спал в кабинете. На диване. Работает по ночам.

— Совсем скверно, — пробормотал Булис.

— Мама, а на завтрашнем банкете он будет? — подала голос Шурочка.

— Разумеется. Его будем провожать, как ему не быть. Но банкет — два-три часа. И на том же этаже. И потом… как попасть в кабинет?

— У вас есть запасной ключ? — быстро спросил Булис.

— Увы, нет. И никаких слепков сделать я, сразу вам говорю, сделать не смогу. Но самое главное, что эту последнюю ночь Шафрот обязательно проведет в своем кабинете. Будет корпеть над отчетом. Все что-то переделывает в нем.

Ильинская взяла шаль с кресла, накинула на плечи, хотя в гостиной было тепло. О чае все позабыли. Похоже, Надежда Сергеевна ждала, что вот-вот гости откланяются и уйдут.

Булис помолчал. Уходить он, кажется, пока не собирался.

— Этот прощальный банкет… — осторожно начал он и покосился на Шурочку. — Если он затянется… Вернее, если его затянуть… — Булис опять взглянул на девушку. Он явно что-то недоговаривал. И чего-то ждал.

— Есть идея! — громким шепотом воскликнула Шурочка. Глаза ее расширились, зрачки слились с темной роговицей: не глаза, а таинственно поблескивающая тьма.

— Что за «эврика»? — подозрительно взглянула мать. Булис вежливо усмехался.

Зато Мишка… Уж кто-кто, а он понял: и идея у Шуры есть, и не отступится она от нее ни за какие коврижки.

«Железный товарищ, — подумал Мишка. — А я ведь ее… люблю».