Читать книгу "«Нормандия». Гибель флагмана эпохи - Алексей Широков"

Писатели прибыли в Париж 25 сентября и поселились в гостинице «Истрия», где неоднократно останавливался Владимир Маяковский. Ильфу и Петрову повезло: начинался октябрь – сезон путешествий на трансатлантических линиях завершился, поэтому КЖТ обменяла их посадочную бронь на места не в третьем, а в туристском классе. Ильф писал домой 4 октября с борта «Нормандии»: «В Париже, когда мы меняли шипс-карты на билеты, нам дали каюту не туристскую, а первого класса. Они это делают потому, что сезон уже кончился, чтобы первый класс не пустовал безобразно». Предоставленная же им каюта имела комбинированное назначение, т. е. относилась к первому или туристскому классу в зависимости от потребностей.

Знаменитые советские сатирики занимали бортовую каюту № 263 в кормовой части Главной палубы и поэтому ощущали вибрацию на протяжении почти всего путешествия:

«Все задрожало на корме, где мы помещались. Дрожали палубы, стены, иллюминаторы, шезлонги, стаканы над умывальником, сам умывальник. Вибрация парохода была столь сильной, что начали издавать звуки даже такие предметы, от которых никак этого нельзя было ожидать. Впервые в жизни мы слышали, как звучит полотенце, мыло, ковер на полу, бумага на столе, занавеска, воротничок, брошенный на кровать. Звучало и гремело все, что находилось в каюте. Достаточно было пассажиру на секунду задуматься и ослабить мускулы лица, как у него начинали стучать зубы. Всю ночь казалось, что кто-то ломится в двери, стучит в окна, тяжко хохочет. Мы насчитали сотню различных звуков, которые издавала наша каюта».

Из письма Петрова жене, В. Л. Катаевой, с борта «Нормандии» 6 октября 1935 г.:

«Каюта необычайно комфортабельна. Она такой величины, как мой кабинет. Стены покрыты гладким, великолепно полированным не то грушевым, не то ореховым деревом. Посредине две большие удобные кровати. Стоят ночные столики, маленький шкаф для белья; есть два огромных стенных шкафа с миллионом плечиков для моего единственного костюма. Кроме того, в стене есть дверь, за которой скрывается очень комфортабельный умывальник. Есть и весьма изящный письменный стол (он же туалетный). В обоих шкафах большие, во весь рост, зеркала. Над столиком тоже, над умывальником – тоже. Весь пол покрыт толстым ковром. При кабине есть прекрасная уборная и душ, задернутые резиновой занавеской, с горячей и холодной водой. Общие помещения туристского класса (салоны, столовая, бары, курительные, гимнастический зал и прочее) очень удобны».

Тем же рейсом в Нью-Йорк плыли и советские киноработники, в том числе заместитель председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР и начальник Главного управления кино-фотопромышленности Б. З. Шумяцкий, изобретатель звукозаписи профессор А. Ф. Шорин, кинорежиссер Ф. М. Эрмлер и известный оператор В. С. Нильсен. Цель поездки, как было сказано в командировочном удостоверении – «ознакомление с кинопроизводством запада и изучение техники» для создания в Крыму на основе американского опыта киногорода – южной студийной базы производства фильмов, реализующей принципы технологии массового производства – «советского Голливуда».

В этом же рейсе гигантский колосс впервые прорывался через настоящий шторм. В борьбе с сильными ветрами и бурным морем лайнер за 25 часов прошел лишь 613 миль с очень низкой для него средней скоростью – 24,52 уз. В ресторанном зале туристского класса было всего пять человек, а выходы на палубу были заперты. Ильф и Петров так описывали этот шторм в «Одноэтажной Америке»:

«Утром пришёл матрос и наглухо закрыл иллюминаторы металлическими щитами. Шторм усиливался. Маленький грузовой пароход с трудом пробирался к французским берегам. Иногда он исчезал за волной, и были видны только кончики его мачт.

Всегда почему-то казалось, что океанская дорога между Старым и Новым Светом очень оживленна, что то и дело навстречу попадаются веселые пароходы, с музыкой и флагами. На самом же деле океан – это штука величественная и пустынная, и пароходик, который штормовал в четырехстах милях от Европы, был единственным кораблем, который мы встретили за пять дней пути.

“Нормандия” раскачивалась медленно и важно. Она шла, почти не уменьшив хода, уверенно расшвыривая высокие волны, которые лезли на нее со всех сторон, и только иногда отвешивала океану равномерные поклоны. Это не было борьбой мизерного создания человеческих рук с разбушевавшейся стихией. Это была схватка равного с равным».

Позже, когда Де Мальглев писал об этом переходе, он указывал, что на самом деле «Нормандия» покрыла больше указанного расстояния в милях, поскольку она дрейфовала под ветер: «Она катилась очень легко, без провалов и без излишнего зарывания в воду носом». Но нельзя сказать, что ее совсем не качало. Она качалась и быстро спрямлялась для того, чтобы качнуться вновь.

Подобное поведение изначально закладывалось В. И. Юркевичем в конструкцию корпуса и являлось следствием высокой остойчивости. Словно военный корабль, лайнер шел по штормовому океану, почти не снижая скорости.

Некоторые суда лениво переваливаются с борта на борт, подобно снегоочистителю с ручным управлением на лобовом стекле. Их медленное возвращение к вертикальному положению пугает некоторых пассажиров, но дискомфорт этот больше психологический, чем физический. Другие суда, качнувшись, быстро возвращаются в вертикальное положение, а затем вновь отклоняются в сторону – это пугает меньше, но дурно отражается на желудке.

Люди, хорошо знавшие «Нормандию», говорили, что она качается энергично, «Куин Мэри» же качалась медленно. Но качка «Нормандии» никогда не беспокоила ее командование. Пьер Торё, сын второго по счету капитана «Нормандии» Пьера Торё, вспоминал:

«Отец частенько мне рассказывал, что больше всего он расслаблялся во время штормов. Судно обладало изумительной мореходностью, многие пассажиры страдали морской болезнью, и по этой причине обеды и ленчи, требовавшие присутствия на них капитана, отменялись!»

23 октября, когда «Нормандия» готовилась сняться на Францию в последний рейс 1935 г., ее удостоили самой высокой чести, какую мог заслужить трансатлантический лайнер, – вручили материальное воплощение легендарной «Голубой ленты». Член британского парламента Гарольд Китс Хейлз по собственной инициативе придумал и изготовил в Шеффилде на фирме «Джеймс Диксон & Сонз» так называемый «Кубок Хейлза»{4}. Вот как описывает его писатель Лев Скрягин: