Читать книгу "Первый в списке на похищение - Валерий Поволяев"

Белка точно угодила в пакет, тяжело легла на дно. Капитан закрутил горлышко пакета узелком и тут увидел Зверева, собранное холодное лицо его тронула легкая улыбка.

– Ловко, Лесных, – сказал генерал в открытое окно, перегнулся через подоконник, – я даже не думал, что ты такой мастак по этой части. А ты, оказывается, лупишь это сырье для шапки, как хороший едок картошку.

– Эта белка – последняя, – сказал Лесных, приподнимая пакет, – больше в парке нет.

– Зачем тушки собираешь? Чтобы не воняли под окном?

– Для собак. Собакам хороший корм.

– А что, дело! – одобрительно отозвался Зверев, махнул рукой, отпуская капитана. – Соловьев теперь, значит, некому трескать? – он вздохнул. – Но и соловьев нет. Финита!

Повернувшись к столу, он взял кассету с записью последнего разговора Белозерцева, вставил в магнитофон, включил и невольно нахмурился, услышав тяжелый металлический голос – ну и отметил же Создатель голоском этого господина! Словно бы вылезла говорящая обезьяна из американского фильма ужасов и начала гавкать налево-направо – стесала пару голов, попила крови и теперь сидит в бетонном подвале, названивает своим жертвам. А кто-то от этих звонков давится в рыданиях, хватается за сердце, стаканами поглощает лекарства, стараясь успокоиться.

Отмотал немного пленку, снова послушал железный, с глухими нотками голос, поразмышлял немного – не слышал ли он где его – и, поискав в широком занимающем весь угол кабинета селекторном пульте нужный рычажок, дернул вверх.

– Родин? Зайди-ка ко мне, друг Родин…

Постоял немного у окна, ожидая Родина. Капитана Лесных внизу уже не было, Зверев пробежался глазами по стволам деревьев – хоть Лесных и заявил, что белок больше нет, а вдруг осталась одна, самая сильная и самая хитрая? Нет, белок не осталось ни одной, и от осознания этого сделалось немного печально – и нас тоже перебьет неумолимое время. Как капитан Лесных белок. Хоть и находился милицейский «офис» в самом центре огромного города, а звук города – автомобильные всхлипы, гул троллейбусов, рявканье газующих моторов – доносился до Зверева из далекого далека. Словно бы из-под одеяла. Он невольно улыбнулся. Нет, эту необъяснимую глухоту звука с одеялом не сравнить. Есть где-то, проходит в невидимом месте черта, стоит ее только пересечь, как город врывается в человека с удручающим ревом, придавливает его к земле.

Город этот любили – иногда ненавидели – с одинаковой силой все: Белозерцев и Виолетта, Зверев и редкозубый Клоп, Ирина Константиновна и покойный Агафонов, пухлощекий Пусечка и белозерцевский водитель Боря – в каждом человеке, независимо от его сути, от того, чем он занимается, преступник он или национальный герой, есть что-то одинаковое, общее сентиментальное начало. Кроме того, у всех присутствует одинаково дежурный набор слабостей: тяга к удобствам, сытой еде, крепкой выпивке, к тому, чтобы на уши ничего не давило – ни звуки города, ни визг какой-нибудь циркулярной пилы, ни скрип гаражных ворот, ни пулеметная долбежка отбойного молотка, ничто! Слабости решают все. Зверев не выдержал, покхекхекал в кулак. Было когда-то, звучало во весь голос знаменитое сталинское выражение: «Кадры решают все». Кадры…

Он неожиданно услышал словно бы со стороны свой сдержанный смешок – вырвался сам по себе, непроизвольно. Зверев подумал, что так недолго и свихнуться. А вообще, если уж на то пошло, неплохо бы купить билет на поезд и отправиться куда глаза глядят… Например, на Юг, в благословенные места, на инжир с мандаринами. Можно даже дикарем, заранее к поездке не готовясь, – не заказывая себе «люкс» в санатории и машину в аэропорт, – а поехать так, как ездил когда-то в студенческой юности. Г-господи, какие же дивные времена были!

– Тьфу! – Зверев сплюнул, поморщился, словно от зубной боли: вряд ли он теперь поедет на Юг так беззаботно и безбедно, как это бывало раньше. Все, прошли те времена, канули в нети. Как-то в бане чекистский генерал Веня Иванов произнес с тихой грустью – от собственных слов у Иванова даже заслезились усталые глаза – и вообще от комитетского генерала было странно слышать рассуждения о политике и тем более странно видеть заслезившиеся глаза: «В Штатах капитализм устанавливали двести лет, у нас – три дня, в Штатах полно богатых, у нас – полно нищих».

Вот именно – тьма нищих, мы все профукали, приватизировали – даже власть. Не говоря уже о совести. Стыдно смотреть в глаза побирающимся старухам, фронтовикам с орденами на груди и побитым взглядом – они-то в чем виноваты?

Раньше учительница, у которой зарплата была всего с гулькин хрен, довольно свободно накапливала сто двадцать рублей и отправлялась на Юг. Отдыхала там двадцать четыре дня, ни в чем себе не отказывая. Да и не одна отдыхала, а с ребенком. И еще домой везла чемодан фруктов.

А сейчас на сто двадцать рублей можно купить только коробку спичек. Либо побрызгать в стоячем туалете себе на ботинки. Да и то уже не сто двадцать рублей надо отдать, а пятьсот или всю тысячу, именуемую в народе «штукой». Но денежные хлопоты – это ерунда на постном масле по сравнению с дорогой. Стало опасно ездить. По поездам шуршат банды, вооруженные автоматами, используют усыпляющий газ и обирают пассажиров до последней нитки. Плоскогубцами выдирают золотые коронки, если они у кого-то есть. Когда люди от переизбытка газа начинают сухими ртами хватать воздух, налетчики внимательно следят за ними – не сверкнет ли где дорогой металл? И если замечают во рту желтый блеск, то тут же помогают гражданину избавиться от него – золото не для тех, кто путешествует в поездках, этот металл – для более богатых, для пассажиров первого класса авиарейсов «Трансаэро».

А уж о том, сколько каждый поезд хватает камней в стекла, и говорить не приходится – особенно когда состав идет по территории «самостийной» – были случаи, когда камни, влетевшие в окно, калечили и убивали пассажиров.

Если же добираться самолетом, то на билет не хватит и генеральской зарплаты – надо спарывать лампасы со штанов и продавать их. Вот какие наступили времена!

Болеть стало смертельно опасно – даже гриппом, ангиной, коклюшем – и у заболевшего больше шансов умереть, чем выздороветь…

Раздался скрип открывшейся двери, и Зверев с сожалением кинул последний взгляд на сочную траву, испятнанную сосновым мусором и яркими солнечными бликами, прогнал от себя мысли о Юге и отдыхе и, привычно покхекхекав, повернулся.

На пороге стоял майор Родин.

– Иди-ка сюда, майор. К столу иди, – позвал его Зверев. – Послушай редкостную музыку подвала и подворотни, – Зверев перемотал магнитофонную пленку на нуль и включил запись. – Наслаждение, а не запись… Прошу насладиться, а потом изложить мне свои соображения.

Зверев вернулся к окну. Родин внимательно прослушал запись, что-то пометил на листочке бумаги, который он достал из кармана форменной рубашки, затем так же, как и Зверев, прогнал пленку в начало и опять прослушал ее.

– Ну что, майор? – повернулся к нему Зверев. – Все понятно?

– В общем, да. Для разработки эта пленка – в самый раз. Забрать с собой кассету разрешите?